Page 101 - Колымские рассказы
P. 101

Возвращаясь на волю, он видит, что он не только не вырос за время лагеря, но что
                интересы его сузились, стали бедными и грубыми.

                Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону.
                Оказывается, можно делать подлости и все же жить.

                Можно лгать — и жить.
                Можно обещать — и не исполнять обещаний и все-таки жить.

                Можно пропить деньги товарища.
                Можно выпрашивать милостыню и жить! Попрошайничать и жить!

                Оказывается, человек, совершивший подлость, не умирает.
                Он приучается к лодырничеству, к обману, к злобе на всех и вся. Он винит весь мир,
                оплакивая свою судьбу.
                Он чересчур высоко ценит свои страдания, забывая, что у каждого человека есть свое
                горе. К чужому горю он разучился относиться сочувственно — он просто его не
                понимает, не хочет понимать.

                Скептицизм — это еще хорошо, это еще лучшее из лагерного наследства.
                Он приучается ненавидеть людей.

                Он боится — он трус. Он боится повторений своей судьбы — боится доносов, боится
                соседей, боится всего, чего не должен бояться человек.
                Он раздавлен морально. Его представления о нравственности изменились, и он сам не
                замечает этого.
                Начальник приучается в лагере к почти бесконтрольной власти над арестантами,
                приучается смотреть на себя как на бога, как на единственного полномочного
                представителя власти, как на человека высшей расы.

                Конвойный, в руках у которого была многократно жизнь людей и который часто убивал
                вышедших из запретной зоны, что он расскажет своей невесте о своей работе на
                Дальнем Севере? О том, как бил прикладом голодных стариков, которые не могли идти?

                Молодой крестьянин, попавший в заключение, видит, что в этом аду только урки живут
                сравнительно хорошо, с ними считаются, их побаивается всемогущее начальство. Они
                всегда одеты, сыты, поддерживают друг друга.
                Крестьянин задумывается. Ему начинает казаться, что правда лагерной жизни — у
                блатарей, что, только подражая им в своем поведении, он встанет на путь реального
                спасения своей жизни. Есть, оказывается, люди, которые могут жить и на самом дне. И
                крестьянин начинает подражать блатарям в своем поведении, в своих поступках. Он
                поддакивает каждому слову блатарей, готов выполнить все их поручения, говорит о них
                со страхом и благоговением. Он спешит украсить свою речь блатными словечками — без
                этих блатных словечек не остался ни один человек мужского или женского пола,
                заключенный или вольный, побывавший на Колыме.
                Слова эти — отрава, яд, влезающий в душу человека, и именно с овладения блатным
                диалектом и начинается сближение фраера с блатным миром.
                Интеллигент-заключенный подавлен лагерем. Все, что было дорогим, растоптано в прах,
                цивилизация и культура слетают с человека в самый короткий срок, исчисляемый
                неделями.
                Аргумент спора — кулак, палка. Средство понуждения — приклад, зуботычина.

                Интеллигент превращается в труса, и собственный мозг подсказывает ему оправдание
                своих поступков. Он может уговорить сам себя на что угодно, присоединиться к любой
                из сторон в споре. В блатном мире интеллигент видит „учителей жизни“, борцов „за
   96   97   98   99   100   101   102   103   104   105   106