Page 106 - Колымские рассказы

Я ответил.
— Юрист?

— Юрист.
Бледное лицо поднялось от стола.

— Жалобы писал?

— Писал.
Смертин засопел:
— За хлеб?

— И за хлеб, и просто так.

— Хорошо. Ведите его.
Я не сделал ни одной попытки что-нибудь выяснить, спросить. Зачем? Ведь я не на
холоде, не в ночном золотом забое. Пусть выясняют, что хотят.
Пришел помощник дежурного с какой-то запиской, и меня повели по ночному поселку
на самый край, где под защитой четырех караульных вышек за тройной загородкой из
колючей проволоки помещался изолятор, лагерная тюрьма.
В тюрьме были камеры большие, а были и одиночки. В одну из таких одиночек и
втолкнули меня. Я рассказал о себе, не ожидая ответа от соседей, не спрашивая их ни о
чем. Так положено, чтобы не думали, что я подсажен.
Настало утро, очередное колымское зимнее утро, без света, без солнца, сначала
неотличимое от ночи. Ударили в рельс, принесли ведро дымящегося кипятка. За мной
пришел конвой, и я попрощался с товарищами. Я не знал о них ничего.

Меня привели к тому же самому дому. Дом мне показался меньше, чем ночью. Пред
светлые очи Смертина я уже не был допущен.

Дежурный велел мне сидеть и ждать, и я сидел и ждал до тех пор, пока не услышал
знакомый голос:

— Вот и хорошо! Вот и отлично! Сейчас вы поедете! — На чужой территории Романов
называл меня на „вы“.
Мысли лениво передвигались в мозгу — почти физически ощутимо. Надо было думать о
чем-то новом, к чему я не привык, не знаю. Это новое — не приисковое. Если бы мы
возвращались на свой прииск „Партизан“, то Романов сказал бы: „Сейчас мы поедем“.
Значит, меня везут в другое место. Да пропади все пропадом!
По лестнице почти вприпрыжку спустился Романов. Казалось, вот-вот он сядет на
перила и съедет вниз, как мальчишка. В руках он держал почти целую буханку хлеба.

— Вот, это вам на дорогу. И еще вот. — Он исчез наверху и вернулся с двумя
селедками. — Порядок, да? Все, кажется… Да, самое-то главное и забыл, что значит
некурящий человек.
Романов поднялся наверх и появился снова с газетой. На газете была насыпана махорка.
„Коробочки три, наверное“, — опытным глазом определил я. В пачке-восьмушке восемь
спичечных коробок махорки. Это лагерная мера объема.
— Это вам на дорогу. Сухой паек, так сказать. Я кивнул.

— А конвой уже вызвали?

— Вызвали, — сказал дежурный.
— Наверх пришлите старшего.