Page 103 - Колымские рассказы
P. 103

Заговор юристов



                В бригаду Шмелева сгребали человеческий шлак — людские отходы золотого забоя. Из
                разреза, где добывают пески и снимают торф, было три пути: „под сопку“ — в братские
                безымянные могилы, в больницу и в бригаду Шмелева, три пути доходяг. Бригада эта
                работала там же, где и другие, только дела ей поручались не такие важные. Лозунги
                „Выполнение плана — закон“ и „Довести план до забойщиков“ были не просто словами.
                Их толковали так: не выполнил норму — нарушил закон, обманул государство и должен
                отвечать сроком, а то и собственной жизнью.

                И кормили шмелевцев похуже, поменьше. Но я хорошо помнил здешнюю поговорку: „В
                лагере убивает большая пайка, а не маленькая“. Я не гнался за большой пайкой
                основных забойных бригад.

                Я был переведен к Шмелеву недавно, недели три, и не знал его лица — была в разгаре
                зима, голова бригадира была замысловато укутана каким-то рваным шарфом, а вечером
                в бараке было темно — бензиновая колымка едва освещала дверь. Я и не помню
                бригадирского лица. Голос только, хриплый, простуженный голос.

                Работали мы в ночной смене в декабре, и каждая ночь казалась пыткой — пятьдесят
                градусов не шутка. Но все же ночью было лучше, спокойней, меньше начальства в забое,
                меньше ругани и битья.

                Бригада строилась на выход. Зимой строились в бараке, и эти последние минуты перед
                уходом в ледяную ночь на двенадцатичасовую смену мучительно вспоминать и сейчас.
                Здесь, в этой нерешительной толкотне у приоткрытых дверей, откуда ползет ледяной
                пар, сказывается человеческий характер. Один, пересилив дрожь, шагал прямо в
                темноту, другой торопливо досасывал неизвестно откуда взявшийся окурок махорочной
                цигарки, где и махорки-то не было ни запаха, ни следа; третий заслонял лицо от
                холодного ветра; четвертый стоял над печкой, держа рукавицы и набирая в них тепло.

                Последних выталкивал из барака дневальный. Так поступали везде, в каждой бригаде, с
                самыми слабыми.
                Меня в этой бригаде еще не выталкивали. Здесь были люди и слабее меня, и это вносило
                какое-то успокоение, нечаянную радость какую-то. Здесь я пока еще был человеком.
                Толчки и кулаки дневального остались в той „золотой“ бригаде, откуда меня перевели к
                Шмелеву.
                Бригада стояла в бараке у двери, готовая к выходу. Шмелев подошел ко мне.
                — Останешься дома, — прохрипел он.

                — На утро перевели, что ли? — недоверчиво сказал я. Из смены в смену переводили
                всегда навстречу часовой стрелке, чтоб рабочий день не терялся, и заключенный не мог
                получить несколько лишних часов отдыха. Эту механику я знал.
                — Нет, тебя Романов вызывает.

                — Романов? Кто такой Романов?
                — Ишь, гад, Романова не знает, — вмешался дневальный.

                — Уполномоченный, понял? Не доходя конторы живет. Придешь в восемь часов.
                — В восемь часов!

                Чувство величайшего облегчения охватило меня. Если уполномоченный меня продержит
                до двенадцати, до ночного обеда и больше, я имею право совсем не ходить сегодня на
                работу. Сразу тело почувствовало усталость. Но это была радостная усталость, заныли
                мускулы.

                Я развязал подпояску, расстегнул бушлат и сел около печки. Сразу стало тепло, и
                зашевелились вши под гимнастеркой. Обкусанными ногтями я почесал шею, грудь. И
   98   99   100   101   102   103   104   105   106   107   108