Page 103 - Колымские рассказы

Заговор юристов

В бригаду Шмелева сгребали человеческий шлак — людские отходы золотого забоя. Из
разреза, где добывают пески и снимают торф, было три пути: „под сопку“ — в братские
безымянные могилы, в больницу и в бригаду Шмелева, три пути доходяг. Бригада эта
работала там же, где и другие, только дела ей поручались не такие важные. Лозунги
„Выполнение плана — закон“ и „Довести план до забойщиков“ были не просто словами.
Их толковали так: не выполнил норму — нарушил закон, обманул государство и должен
отвечать сроком, а то и собственной жизнью.

И кормили шмелевцев похуже, поменьше. Но я хорошо помнил здешнюю поговорку: „В
лагере убивает большая пайка, а не маленькая“. Я не гнался за большой пайкой
основных забойных бригад.

Я был переведен к Шмелеву недавно, недели три, и не знал его лица — была в разгаре
зима, голова бригадира была замысловато укутана каким-то рваным шарфом, а вечером
в бараке было темно — бензиновая колымка едва освещала дверь. Я и не помню
бригадирского лица. Голос только, хриплый, простуженный голос.

Работали мы в ночной смене в декабре, и каждая ночь казалась пыткой — пятьдесят
градусов не шутка. Но все же ночью было лучше, спокойней, меньше начальства в забое,
меньше ругани и битья.

Бригада строилась на выход. Зимой строились в бараке, и эти последние минуты перед
уходом в ледяную ночь на двенадцатичасовую смену мучительно вспоминать и сейчас.
Здесь, в этой нерешительной толкотне у приоткрытых дверей, откуда ползет ледяной
пар, сказывается человеческий характер. Один, пересилив дрожь, шагал прямо в
темноту, другой торопливо досасывал неизвестно откуда взявшийся окурок махорочной
цигарки, где и махорки-то не было ни запаха, ни следа; третий заслонял лицо от
холодного ветра; четвертый стоял над печкой, держа рукавицы и набирая в них тепло.

Последних выталкивал из барака дневальный. Так поступали везде, в каждой бригаде, с
самыми слабыми.
Меня в этой бригаде еще не выталкивали. Здесь были люди и слабее меня, и это вносило
какое-то успокоение, нечаянную радость какую-то. Здесь я пока еще был человеком.
Толчки и кулаки дневального остались в той „золотой“ бригаде, откуда меня перевели к
Шмелеву.
Бригада стояла в бараке у двери, готовая к выходу. Шмелев подошел ко мне.
— Останешься дома, — прохрипел он.

— На утро перевели, что ли? — недоверчиво сказал я. Из смены в смену переводили
всегда навстречу часовой стрелке, чтоб рабочий день не терялся, и заключенный не мог
получить несколько лишних часов отдыха. Эту механику я знал.
— Нет, тебя Романов вызывает.

— Романов? Кто такой Романов?
— Ишь, гад, Романова не знает, — вмешался дневальный.

— Уполномоченный, понял? Не доходя конторы живет. Придешь в восемь часов.
— В восемь часов!

Чувство величайшего облегчения охватило меня. Если уполномоченный меня продержит
до двенадцати, до ночного обеда и больше, я имею право совсем не ходить сегодня на
работу. Сразу тело почувствовало усталость. Но это была радостная усталость, заныли
мускулы.

Я развязал подпояску, расстегнул бушлат и сел около печки. Сразу стало тепло, и
зашевелились вши под гимнастеркой. Обкусанными ногтями я почесал шею, грудь. И