Page 107 - Колымские рассказы

И Романов исчез на лестнице.
Пришли два конвоира — один постарше, рябой, в папахе кавказского образца, другой
молодой, лет двадцати, розовощекий, в красноармейском шлеме.
— Вот этот, — сказал дежурный, показывая на меня. Оба — молодой и рябой — оглядели
меня очень внимательно с ног до головы.
— А где начальник? — спросил рябой.

— Вверху. И пакет там.
Рябой пошел наверх и скоро вернулся с Романовым.

Они говорили негромко, и рябой показывал на меня.
— Хорошо, — сказал наконец Романов, — мы дадим записку.

Мы вышли на улицу. Около крыльца, там же, где ночью стоял грузовичок с „Партизана“,
стоял комфортабельный „ворон“ — тюремный автобус с решетчатыми окнами. Я сел
внутрь. Решетчатые двери закрылись, конвоиры уселись в тамбуре, и машина двинулась.
Некоторое время „ворон“ шел по трассе, по центральному шоссе, что разрезает пополам
всю Колыму, но потом свернул куда-то в сторону. Дорога вилась между сопок, мотор все
время храпел на подъемах; отвесные скалы с редким лиственным лесом и заиндевевшие
ветки ивняка. Наконец, сделав несколько поворотов вокруг сопок, машина, идущая по
руслу ручья, вышла на небольшую площадку. Здесь была просека, караульные вышки, а в
глубине, метрах в трехстах, — косые вышки и темная масса бараков, окруженных
колючей проволокой.

Дверь маленькой будочки-домика на дороге отворилась, и вышел дежурный, опоясанный
револьвером. Машина остановилась, не глуша мотора.
Шофер выскочил из кабины и прошел мимо моего окна.

— Вишь, как кружило. Истинно „Серпантинная“.

Это название было мне знакомо, говорило мне больше, чем угрожающая фамилия
Смертина. Это была „Серпантинная“ — знаменитая следственная тюрьма Колымы, где
столько людей погибло в прошлом году. Трупы их не успели еще разложиться. Впрочем,
их трупы будут нетленны всегда — мертвецы вечной мерзлоты.
Старший конвоир ушел по тропке к тюрьме, а я сидел у окна и думал, что вот пришел и
мой час, моя очередь. Думать о смерти было так же трудно, как и о чем-нибудь другом.
Никаких картин собственного расстрела я себе не рисовал. Сидел и ждал.

Наступали уже сумерки зимние. Дверь „ворона“ открылась, старший конвоир бросил мне
валенки.
— Обувайся! Снимай бурки.

Я разулся, попробовал. Нет, не лезут. Малы.
— В бурках не доедешь, — сказал рябой.

— Доеду.
Рябой швырнул валенки в угол машины.

— Поехали!
Машина развернулась, и „ворон“ помчался прочь от „Серпантинной“.

Вскоре по мелькающим мимо машинам я понял, что мы снова на трассе.

Машина сбавила ход — кругом горели огни большого поселка. Автобус подошел к
крыльцу ярко освещенного дома, и я вошел в светлый коридор, очень похожий на тот,
где хозяином был уполномоченный Смертин: за деревянным барьером возле стенного