Page 107 - Колымские рассказы
P. 107

И Романов исчез на лестнице.
                Пришли два конвоира — один постарше, рябой, в папахе кавказского образца, другой
                молодой, лет двадцати, розовощекий, в красноармейском шлеме.
                — Вот этот, — сказал дежурный, показывая на меня. Оба — молодой и рябой — оглядели
                меня очень внимательно с ног до головы.
                — А где начальник? — спросил рябой.

                — Вверху. И пакет там.
                Рябой пошел наверх и скоро вернулся с Романовым.

                Они говорили негромко, и рябой показывал на меня.
                — Хорошо, — сказал наконец Романов, — мы дадим записку.

                Мы вышли на улицу. Около крыльца, там же, где ночью стоял грузовичок с „Партизана“,
                стоял комфортабельный „ворон“ — тюремный автобус с решетчатыми окнами. Я сел
                внутрь. Решетчатые двери закрылись, конвоиры уселись в тамбуре, и машина двинулась.
                Некоторое время „ворон“ шел по трассе, по центральному шоссе, что разрезает пополам
                всю Колыму, но потом свернул куда-то в сторону. Дорога вилась между сопок, мотор все
                время храпел на подъемах; отвесные скалы с редким лиственным лесом и заиндевевшие
                ветки ивняка. Наконец, сделав несколько поворотов вокруг сопок, машина, идущая по
                руслу ручья, вышла на небольшую площадку. Здесь была просека, караульные вышки, а в
                глубине, метрах в трехстах, — косые вышки и темная масса бараков, окруженных
                колючей проволокой.

                Дверь маленькой будочки-домика на дороге отворилась, и вышел дежурный, опоясанный
                револьвером. Машина остановилась, не глуша мотора.
                Шофер выскочил из кабины и прошел мимо моего окна.

                — Вишь, как кружило. Истинно „Серпантинная“.

                Это название было мне знакомо, говорило мне больше, чем угрожающая фамилия
                Смертина. Это была „Серпантинная“ — знаменитая следственная тюрьма Колымы, где
                столько людей погибло в прошлом году. Трупы их не успели еще разложиться. Впрочем,
                их трупы будут нетленны всегда — мертвецы вечной мерзлоты.
                Старший конвоир ушел по тропке к тюрьме, а я сидел у окна и думал, что вот пришел и
                мой час, моя очередь. Думать о смерти было так же трудно, как и о чем-нибудь другом.
                Никаких картин собственного расстрела я себе не рисовал. Сидел и ждал.

                Наступали уже сумерки зимние. Дверь „ворона“ открылась, старший конвоир бросил мне
                валенки.
                — Обувайся! Снимай бурки.

                Я разулся, попробовал. Нет, не лезут. Малы.
                — В бурках не доедешь, — сказал рябой.

                — Доеду.
                Рябой швырнул валенки в угол машины.

                — Поехали!
                Машина развернулась, и „ворон“ помчался прочь от „Серпантинной“.

                Вскоре по мелькающим мимо машинам я понял, что мы снова на трассе.

                Машина сбавила ход — кругом горели огни большого поселка. Автобус подошел к
                крыльцу ярко освещенного дома, и я вошел в светлый коридор, очень похожий на тот,
                где хозяином был уполномоченный Смертин: за деревянным барьером возле стенного
   102   103   104   105   106   107   108   109   110   111   112