Page 109 - Колымские рассказы

дерутся, обмениваются новостями и спешат, спешат… Машину с невыключенным
мотором оставляют работать, а сами ложатся спать в кабину на два-три часа, чтобы
отдохнуть и снова ехать. Тут же везут заключенных чистенькими стройными партиями
вверх, в тайгу, и грязной кучей отбросов — сверху, обратно из тайги. Тут и сыщики-
оперативники, которые ловят беглецов. И сами беглецы — часто в военной форме. Здесь
едет в ЗИСах начальство — хозяева жизни и смерти всех этих людей. Драматургу надо
показывать Север именно в дорожной столовой — это наилучшая сцена.

Там я стоял, стараясь протискаться поближе к печке, огромной печке-бочке,
раскаленной докрасна. Конвоиры не очень беспокоились, что я сбегу, — я слишком
ослабел, и это было хорошо видно. Всякому было ясно, что доходяге на
пятидесятиградусном морозе некуда бежать.
— Садись вон, ешь.

Конвоир купил мне тарелку горячего супа, дал хлеба.
— Сейчас поедем дальше, — сказал молодой. — Старшой придет — и поедем.

Но рябой пришел не один. С ним был немолодой боец (солдатами их еще в те времена не
звали) с винтовкой и в полушубке. Он поглядел на меня, на рябого.

— Ну, что же, можно, — сказал он.
— Пошли, — сказал мне рябой.

Мы перешли в другой угол огромной столовой. Там у стены сидел, скорчившись, человек
в бушлате и шапочке-бамлагерке, черной фланелевой ушанке.

— Садись сюда, — сказал мне рябой.
Я послушно опустился на пол рядом с тем человеком. Он не повернул головы.

Рябой и незнакомый боец ушли. Молодой мой конвоир остался с нами.
— Они отдых себе делают, понял? — зашептал мне внезапно человек в арестантской
шапочке. — Не имеют права.
— Да, душа из них вон, — сказал я. — Пусть делают, как хотят. Тебе что — кисло от
этого?
Человек поднял голову.
— Я тебе говорю, не имеют права…

— А куда нас везут? — спросил я.

— Куда тебя везут, не знаю, а меня в Магадан. На расстрел.
— На расстрел?

— Да. Я приговоренный. Из Западного управления. Из Сусумана.
Это мне совсем не понравилось. Но я ведь не знал порядков, процедурных порядков
высшей меры. Я смущенно замолчал.

Подошел рябой боец вместе с новым нашим спутником.

Они стали говорить что-то между собой. Как только конвоя стало больше, они стали
резче, грубее. Мне уже больше не покупали супа в столовой.
Проехали еще несколько часов, и в столовой к нам подвели еще троих — этап, партия,
собирался уже значительный.
Трое новых были неизвестного возраста, как все колымские доходяги; вздутая белая
кожа, припухлость лиц говорили о голоде, о цинге. Лица были в пятнах отморожений.