Page 68 - Колымские рассказы

сверхроскошный отель люкс, находящийся в личном распоряжении директора
Дальстроя, сиречь генерал-губернатора Колымы. Только он, во время своих поездок по
вверенному ему краю, может там ночевать. Дорогие ковры, бронза и зеркала. Картины-
подлинники — немало имен живописцев первого ранга, вроде Шухаева. Шухаев был на
Колыме десять лет. В 1957 году на Кузнецком мосту была выставка его работ, его книга
жизни. Она началась светлыми пейзажами Бельгии и Франции, автопортретом в золотом
камзоле Арлекина. Потом магаданский период: два небольших портрета маслом —
портрет жены и автопортрет в мрачной темно-коричневой гамме, две работы за десять
лет. На портретах — люди, увидевшие страшное. Кроме этих двух портретов — эскизы
театральных декораций.

После войны Шухаева освобождают. Он едет в Тбилиси — на юг, на юг, унося ненависть
к Северу. Он сломлен. Он пишет картину „Клятва Сталина в Гори“ — подхалимскую. Он
сломлен. Портреты ударников, передовиков производства. „Дама в золотом платье“.
Меры блеска в портрете этом нет — кажется, художник заставляет себя забыть о
скупости северной палитры. И все. Можно умирать.

Для „дома дирекции“ художники писали и копии:
„Иван Грозный убивает своего сына“, шишкинское „Утро в лесу“. Эти две картины —
классика халтуры.
Но самое удивительное там были вышивки. Шелковые занавеси, шторы, портьеры были
украшены ручной вышивкой. Коврики, накидки, полотенца — любая тряпка становилась
драгоценной после того, как побывала в руках заключенных мастериц.
Директор Дальстроя ночевал в своих „домах“ — их было несколько на трассе — два-три
раза в год. Все остальное время его ждали сторож, завхоз, повар и заведующий „домом“,
четыре человека из вольнонаемных, получающих процентные надбавки за работу на
Крайнем Севере, ждали, готовились, топили печи зимой, проветривали „дом“.
Вышивать занавеси, накидки и все, что задумают, привезли сюда Машу Крюкову. Были
еще две мастерицы, равные Маше по уменью и выдумке. Россия — страна проверок,
страна контроля. Мечта каждого доброго россиянина — и заключенного, и
вольнонаемного, — чтобы его поставили что-нибудь, кого-нибудь проверять. Во-первых: я
над кем-то командир. Во-вторых: мне оказано доверие. В-третьих: за такую работу я
меньше отвечаю, чем за прямой труд. А в-четвертых: помните атаку „В окопах
Сталинграда“ Некрасова.

Над Машей и ее новыми знакомыми были поставлена женщина, член партии,
выдававшая ежедневно мастерицам материал и нитки. К концу рабочего дня она
отбирала работу и проверяла сделанное. Женщина эта не работала, а проходила по
штатам центральной больницы как старшая операционная сестра. Она караулила
тщательно, уверенная в том, что только отвернись — и кусок тяжелого синего шелка
исчезнет.
Мастерицы привыкли давно к такой охране. И хотя обмануть эту женщину не составило
бы, верно, труда, они не воровали. Все трое были осуждены по пятьдесят восьмой статье.
Мастериц поместили в лагере, в зоне, на воротах которой, как на всех лагерных зонах
Союза, были начертаны незабываемые слова: „Труд есть дело чести, дело славы, дело
доблести и геройства“. И фамилия автора цитаты… Цитата звучала иронически,
удивительно подходя к смыслу, к содержанию слова „труд“ в лагере. Труд был чем
угодно, только не делом славы. В 1906 году издательством, в котором участвовали эсеры,
была выпущена книжка „Полное собрание речей Николая II“. Это были перепечатки из
„Правительственного вестника“ в момент коронации царя и состояли из заздравных
тостов: „Пью за здоровье Кексгольмского полка“, „Пью за здоровье молодцов-
черниговцев“.

Заздравным тостам было предпослано предисловие, выдержанное в ура-патриотических
тонах: „В этих словах как в капле воды отражается вся мудрость нашего великого
монарха“, — и т. д.

Составители сборника были сосланы в Сибирь.