Page 72 - Колымские рассказы

Представитель берет красный карандаш и твердой рукой вычеркивает мою фамилию.
— Иди, сволочь, — говорит мне нарядчик зоны.

И дверь распахивается, и я снова внутри малой зоны. Место мое уже занято, но я
оттаскиваю того, кто лег на мое место, в сторону. Тот недовольно рычит, но вскоре
успокаивается.
А я засыпаю похожим на забытье сном и просыпаюсь от первого шороха. Я выучился
просыпаться, как зверь, как дикарь, без полусна.

Я открываю глаза. С верхних нар свисает нога в изношенной до предела, но все же
туфле, а не казенном ботинке. Грязный блатной мальчик возникает передо мной и
говорит куда-то вверх томным голосом педераста.
— Скажи Валюше, — говорит он кому-то невидимому на верхних нарах, — что артистов
привели…
Пауза. Потом хриплый голос сверху:

— Валюта спрашивает: кто они?
— Артисты из культбригады. Фокусник и два певца. Один певец харбинский.

Туфля зашевелилась и исчезла… Голос сверху сказал:
— Веди их.

Я продвинулся к краю нар. Три человека стояли под лампой: двое в бушлатах, один в
вольной „москвичке“. На лицах всех изображалось благоговение.

— Кто тут харбинский? — сказал голос.
— Это я, — почтительно ответил человек в бекеше.

— Валюша велит спеть что-нибудь.
— На русском? Французском? Итальянском? Английском? — спрашивал, вытягивая шею
вверх, певец.
— Валюша сказал: на русском.

— А конвой? Можно негромко?
— Ничто… ничто… Вовсю валяй, как в Харбине.

Певец отошел и спел куплеты Тореадора. Холодный пар вылетал с каждым выдохом.
Тяжелое ворчание, и голос сверху:

— Валюша сказал: какую-нибудь песню.
Побледневший певец пел:

Шуми, золотая, шуми, золотая,Моя золотая тайга,Ой, вейтесь, дороги, одна и другая,В
раздольные наши края…

Голос сверху:
— Валюша сказал: хорошо.

Певец вздохнул облегченно. Мокрый от волнения лоб дымился и казался нимбом вокруг
головы певца. Ладонью певец вытер пот, и нимб исчез.

— Ну, а теперь, — сказал голос, — снимай-ка свою „москвичку“. Вот тебе сменка!
Сверху сбросили рваную телогрейку.