Page 73 - Колымские рассказы

Певец молча снял „москвичку“ и надел телогрейку.
— Иди теперь, — сказал голос сверху. — Валюша спать хочет.

Харбинский певец и его товарищи растаяли в барачном тумане.
Я подвинулся глубже, скорчился, засунул руки в рукава телогрейки и заснул.

И, казалось, тотчас же проснулся от громкого, выразительного шепота:

— В тридцать седьмом в Улан-Баторе идем мы по улице с товарищем. Время обедать. На
углу — китайская столовая. Заходим. Смотрю меню: китайские пельмени. Я сибиряк,
знаю сибирские, уральские пельмени. А тут вдруг китайские. Решили взять по сотне.
Хозяин китаец смеется: „Многа будет“, — и рот растягивает до ушей. „Ну, по десятку?“
Хохочет: „Многа будет“. „Ну, по паре!“ Пожал плечами, ушел на кухню, тащит — каждый
пельмень с ладонь, все залито жиром горячим. Ну, мы по полпельменя на двоих съели и
ушли.
— А вот я…

Усилием воли заставляю себя не слушать и засыпаю снова. Просыпаюсь от запаха дыма.
Где-то вверху, в воровском царстве, курят. Кто-то слез с махорочной цигаркой вниз, и
острый сладкий запах дыма разбудил всех внизу.
И снова шепот:
— В райкоме у нас, в Северном, этих окурков, боже мой, боже мой! Тетя Поля, уборщица,
все ругалась, подметать не успевала. А я и не понимал тогда, что такое табачный окурок,
чинарик, бычок.

Снова я засыпаю.
Кто-то дергает меня за ногу. Это нарядчик. Воспаленные глаза его злы. Он ставит меня в
полосу желтого света у двери.
— Ну, — говорит он, — на прииск ты не хочешь ехать.

Я молчу.
— А в совхоз? В теплый совхоз, черт бы тебя побрал, сам бы поехал.

— Нет.
— А на дорожную? Метлы вязать. Метлы вязать, подумай.

— Знаю, — говорю я, — сегодня метлы вязать, а завтра — тачку в руки.
— Чего же ты хочешь?

— В больницу! Я болен.
Нарядчик что-то записывает в тетрадь и уходит. Через три дня в малую зону приходит
фельдшер и вызывает меня, ставит термометр, осматривает язвы фурункулов на спине,
втирает какую-то мазь.

1961