Page 1 - Хождение по мукам. Хмурое утро

1
У костра сидели двое – мужчина и женщина. В спину им дул из степной балки холодный
ветер, посвистывая в давно осыпавшихся стеблях пшеницы. Женщина подобрала ноги
под юбку, засунула кисти рук в рукава драпового пальто. Из-под вязаного платка,
опущенного на глаза ее, только был виден пряменький нос и упрямо сложенные губы.

Огонь костра был не велик, горели сухие лепешки навоза, которые мужчина давеча
подобрал – несколько охапок – в балке у водопоя. Было нехорошо, что усиливался ветер.

– Красоты природы, конечно, много приятнее воспринимать под трещание камина,
грустя у окошечка… Ах, боже мой, тоска, тоска степная…

Мужчина проговорил это не громко, ехидно, с удовольствием. Женщина повернула к
нему подбородок, но не разжала губ, не ответила. Она устала от долгого пути, от голода
и от того, что этот человек очень много говорил и с каким-то самодовольством угадывал
ее самые сокровенные мысли. Слегка закинув голову, она глядела из-под опущенного
платка на тусклый, за едва различимыми холмами, осенний закат, – он протянулся узкой
щелью и уже не озарял пустынной и бездомной степи.
– Будем сейчас печь картошечку, Дарья Дмитриевна, для веселия души и тела… Боже
мой, что бы вы без меня делали?
Он нагнулся и стал выбирать коровьи лепешки поплотнее, – вертел их и так и сяк,
осторожно клал на угли. Часть углей отгреб и под них стал закапывать несколько
картофелин, доставая их из глубоких карманов бекеши. У него было красноватое,
невероятно хитрое – скорее даже лукавое – лицо, с мясистым, на конце приплюснутым
носом, скудно растущая бородка, растрепанные усы, причмокивающие губы.
– Думаю я о вас, Дарья Дмитриевна, дикости в вас мало, цепкости мало, а цивилизация-
то поверхностная, душенька… Яблочко вы румяное, сладкое, но недозрелое…

Он говорил это, возясь с картошками, – давеча, когда проходили мимо степного хутора,
он украл их на огороде. Мясистый нос его, залоснившийся oт жара костра, мудро и хитро
подергивал ноздрей. Человека звали Кузьма Кузьмич Нефедов. Он мучительно надоедал
Даше разглагольствованиями и угадыванием мыслей.
Знакомство их произошло несколько дней назад, в поезде, тащившемся по
фантастическому расписанию и маршруту и спущенном белыми казаками под откос.
Задний вагон, в котором ехала Даша, остался на рельсах, но по нему резанули из
пулемета, и все, кто там находился, кинулись в степь, так как, по обычаю того времени,
надо было ожидать ограбления и расправы с пассажирами.

Этот Кузьма Кузьмич еще в вагоне присматривался к Даше, – чем-то она ему пришлась
по вкусу, хотя никак не склонялась на откровенные беседы. Теперь, на рассвете, в
пустынной степи, Даша сама схватилась за него. Положение было отчаянное: там, где
под откосом лежали вагоны, была слышна стрельба и крики, потом разгорелось пламя,
погнав угрюмые тени от старых репейников и высохших кустиков полыни, подернутых
инеем. Куда было идти в тысячеверстную даль?

Кузьма Кузьмич так примерно рассуждал, шагая рядом с Дашей в сторону, откуда из
зеленеющего рассвета тянуло запахом печного дыма: «Вы мало того что испуганы, вы,
красавица, несчастны, как мне сдается. Я же, несмотря на многочисленные
превратности, никогда не знал ни несчастья, ни – паче того – скуки… Был попом, за
вольнодумство расстрижен и заточен в монастырь. И вот, брожу „меж двор“, как в
старину говорили. Если человеку для счастья нужна непременно теплая постелька, да
тихая лампа, да за спиной еще полка с книгами, – такой не узнает счастья… Для такого
оно всегда – завтра, а в один злосчастный день нет ни завтра, ни постельки. Для такого –
вечное увы… Вот я иду по степи, ноздри мои слышат запах печеного хлеба, – значит, в
той стороне хутор, услышим скоро, как забрешут собаки. Боже мой! Видишь, как
занимается рассвет! Рядом – спутник в ангельском виде, стонущий, вызывающий меня
на милосердие, на желание топотать копытами. Кто же я? – счастливейший человек.
Мешочек с солью всегда у меня в кармане. Картошку всегда стяну с огорода. Что
дальше? – пестрый мир, где столкновение страстей… Много, много я, Дарья Дмитриевна,