Page 167 - Хождение по мукам. Хмурое утро

побежал, беспорядочно махая руками.
– Алексей, – крикнул Рощин, рванул повод и поскакал за ним. Алексей вдруг, добежав до
дерева, схватился за него в обнимку, прижался лицом к дубовому стволу. Рощин на скаку
соскочил с седла и почти в упор стал стрелять в широкую, вздрагивающую спину
Алексея.

– Здесь она жила?

– Ага.

Рощин, нагнувшись, перешагнул через порог в покосившуюся избенку об одно окошко,
такое низенькое, что лопухи снаружи совсем закрыли его. В зеленоватом свете у
окошка, на столе, тоже маленьком и низеньком, лежали тетрадки, сшитые из обоев, и
несколько книг. Одна из тетрадей была раскрыта, и около – пузырек с чернилами и перо.
Значит, Катя успела только выбежать. Он присел на корточки перед столом. Маленький
мальчик, тихонько прикрыв рот рукой, начал давиться смехом и указывать глазами
Рощину на печку.
В печном устье, на шестке, сидел галчонок, с круглыми, глупыми глазами, – должно
быть, вывалившийся из трубы, где было гнездо. Увидев, что на него обратили внимание,
галчонок, подсобляя себе крыльями, бочком упрыгал в печку.

– Их там четыре штуки, – сказал мальчик, – ужо их переловлю…
Перебирая то, что лежало на столе, Вадим Петрович нашел Катин школьный дневник,
где она записывала уроки и некоторые особенные происшествия. Почти каждая дневная
запись кончалась: «Иван Гавриков опять шалил…» Или: «Даю себе честное слово три
дня не разговаривать с Иваном Гавриковым…» Или: «Иван Гавриков опять ходил по
самому краю крыши, чтобы напугать девочек. Я просто в отчаянии…»
– Кто это Иван Гавриков? – спросил Рощин.

– Я.
– Зачем же ты шалишь, огорчаешь Екатерину Дмитриевну?

Иван Гавриков тяжело вздохнул, голубые глаза его стали совсем невинными.
– Приходится… Я учусь-то хорошо. Ты посмотри у девчонков чистописание: забор –
палки. Вот моя тетрадка. То-то, удивишься. Таблицу умножения всю знаю, хочешь,
спроси? – Он изо всей силы зажмурился.
– Верю, верю.

Вадим Петрович сел на пол, поджав ноги, продолжал перелистывать дневник. В нем ни
слова не было о себе. Но с каждой страницы будто поднималась к нему Катина вечная
юность, доверчивая и чистая нежность. И он видел ее руку с голубоватыми жилками, ее
теплые, ясные глаза…

– Девятью девять – восемьдесят один, что, не правда? – сказал Иван Гавриков..
– Молодец, молодец… Слушай; она тебе ничего не сказала – куда поехала?

– В Киев.
– Ты не врешь?

– Очень мне нужно врать.
– У нее, – может быть, ты знаешь, – где-нибудь еще спрятаны письма, тетрадки?

– Все тут… Я и эти нынче домой возьму, она наказывала – пуще глаза беречь тетрадки, а
то мужики опять раскурят.