Page 170 - Хождение по мукам. Хмурое утро

глазами на этот мираж, – на красноватые сквозь пыль отблески солнца на теплой душной
реке и ревущие в нетерпении пароходы, набитые трупами. Снова послышался грозный
рев моторов, – бомбы на этот раз взметнули землю где-то неподалеку, и пылью застлало
всю набережную. Много людей кинулось в Волгу и поплыло к подходящему теплоходу,
крича: «Кидайте концы…» Но концов им не кинули, и долго еще около его бортов
крутились головы, как черные арбузы.
Теперь остался едва ли не последний пароход – желтый, низенький буксир с огромными
измятыми кожухами колес. Он подваливал не к конторке, а – около нее – прямо к
мосткам, где не было людей. Кузьма Кузьмич повернул телегу по глубокому песку и
рысью первый подъехал к мосткам, побежал по ним и отчаянно замахал руками.

– Эй, капитан, товарищ, – закричал он серенькому старорежимному старичку на
мостике, – я эвакуирую жену и сестру командующего фронтом, дело пахнет для вас
расстрелом, давайте-ка мне двоих из команды – перенести женщин на буксир…
Возбужденное лицо его и решительные слова подействовали. Через борт на мостки
перелез голый по пояс, мрачный, грязный кочегар в изодранных штанах.
– Где они у вас?
– Товарищ, вам одному не справиться…

– Ну да…

Кочегар подошел к телеге, взглянул на лежащих женщин, указал на Анисью:
– Эта, что ли, жена командующего фронтом?

– Эта, эта самая… Если что с ней не в порядке будет, – ну, прямо, всем расстрел…
– Чего вы мне вкручиваете, это же наш кок Анисья, – спокойно сказал кочегар.

– Вы очумели, товарищ, какой там кок…
– Да ты на меня не кричи, чудак. – Он легко вынул Анисью из телеги, взвалил на плечо,
подкинул ловчее. – Подсоби-ка – и эту, что ли, взять…
Захватил в охапку обеих женщин и пошел к буксиру, – доски гнулись под ним до самой
воды.

Кузьма Кузьмич, очень довольный, тащил за ним мешок с хлебом и салом и сумку с
медикаментами…

Утром третьего июля Степан Алексеевич, учитель гимназии, вытаскивал из подвальной
кузни на дворик матрацы, подушки, кресла, обитые зеленым плюшем, стопки книг и
рукописей. Выволок, шатаясь, огромную охапку пыльных штанов и сюртуков, юбок и
шерстяных платьев, бросил все это на землю и раскрыл рот, вытирая рукавом ручьи
пота. У него все было мокрое – желтые волосы и борода, парусиновые брюки и несвежая
рубашка, прилипшая вместе с помочами к сутулым лопаткам.

Его матушка, сырая женщина в черном, сидя здесь же на венском стуле, слабо колотила
палочкой ковер. Его параличная сестра, с выпуклым лбом и маленькой сплюснутой
остальной частью лица, блаженно лежала в кресле на колесиках, в тени акации. Воробьи
и те разинули клювы от жары.
– Мама, кажется, все, – сказал Степан Алексеевич, – я больше не могу! Господи, что бы я
сейчас дал за кружку холодного пива!
– Степушка, у нас – ни капли воды, придется тебе, голубчик, взять ведро и сходить.

– Неужели, мама! Нельзя ли обойтись? Ах! Вот уж действительно проклятье!
Степан Алексеевич предался острому отчаянию: принести воды – значило спуститься на
берег Волги, где еще лежали кучи пепла и обгорелых трупов, сожженных в квасных и