Page 169 - Хождение по мукам. Хмурое утро

18
Солнце в безветрии жгло пустынные улицы Царицына, где у подъездов с настежь
распахнутыми дверями лежали груды мусора. Обыватели попрятались. Лишь на спусках
к Волге погромыхивали вскачь ломовые телеги с казенным имуществом и
учрежденскими архивами. Город доживал последние часы. На подступах к нему Десятая
армия, сильно поредевшая после Маныча, едва сдерживала натиск свежей
Северокавказской армии генерала Врангеля.

Еще работала телефонная станция, но в городе уже не было ни воды, ни электричества.
Заводы остановились. Все, что можно было вывезти с них, было отвинчено, снято,
разобрано и увезено на пристани. В рабочих слободах остались лишь малые да старые.
Царицынский пролетариат, за эти десять месяцев понесший огромные жертвы на
обороне города, не ждал пощады от белых, – те, кто еще мог, дрались в армии, другие
уезжали на крышах вагонов, на палубах и в трюмах пароходов. Люди уходили на север –
куда глаза глядят. Догорали на берегу Волги лесные склады. Все явственнее и ближе
слышались раскаты пушек.

Вся жизнь города сосредоточилась на вокзалах да на пристанях. Берег Волги был
завален мешками, ящиками, частями машин и станков, – сотни людей, обливаясь потом,
с криками и руганью ворочали все это и тащили по сходням на суда. Тысячи людей, в
ожидании погрузки, стояли в тесных очередях или, молчаливые, голодные, лежали на
берегу, глядя сквозь неподвижно висящую пыль на маслянистую воду, сверкающую под
солнцем. Широкая Волга в конце июня обмелела так, что невиданно придвинулась с той
стороны песчаная мель, где ходили нагишом, купались какие-то люди. Купались и на
этой стороне между конторками, среди плавающего мусора в парной воде. Но даже от
реки не веяло прохладой.
Один за другим к пристаням подчаливали ободранные и грязные пароходы, с них
неслись бредовые крики. Палубы были переполнены беженцами и красноармейцами, –
живыми среди трупов и стонущих, бормочущих, беснующихся в бреду сыпнотифозных.
Десятки пароходов и буксиров, дожидаясь разгрузки и погрузки, терлись бортами о
борта, гудели сипло. Все они прибыли снизу, из Астрахани и Черного Яра.
Осыпанные известью санитары бежали на палубы, шагали через лежащих больных,
отбирали трупы и сбрасывали их на берег, чтобы очистить место для живых. Порошили
известь и лили карболку. Был приказ – складывать трупы на берегу в лимонадные и
квасные киоски. От жары трупы начали вздуваться и распирали эти легко сколоченные
балаганы. Тяжелый смрад в особенности торопил людей покинуть царицынский берег.
Над городом проплыли – тенями сквозь пыльное марево – врангелевские самолеты. Они
сбросили бомбы в реку.
Люди прорывали заставы у пристаней, – цепляясь мешками за штыки красноармейцев,
кидались на палубы. С треском туда же летели ящики, мешки. Пароход оседал так, что
вода подходила к бортам.
В этой толчее, на берегу у самых сходен, стояла телега, в которой лежали Анисья и
Даша. Привез их с фронта Кузьма Кузьмич – согласно жесткому приказу командира
полка: хоть самому сдохнуть, но обеих женщин эвакуировать не по железной дороге, но
непременно пароходом. Телегин сказал ему:

– Товарищ Нефедов, вы никогда не выполняли более ответственного поручения. Вы их
высадите и устроите там, где это будет возможно. Воруйте, убивайте, но вы должны их
хорошо кормить… Отвечаете за их жизнь…
Кое-как прикрытые тряпьем, они лежали в сене на телеге, как два обтянутых кожей
скелета. Анисья была уже в сознании, но слаба так, что не могла сама открыть рта.
Кузьме Кузьмичу приходилось пальцем раздвигать ей зубы, чтобы дать попить из
бутылки теплой воды. Даша, захворавшая сыпняком позже Анисьи, была в бреду и не
переставая что-то бормотала тихим, сердитым голосом.
Кузьма Кузьмич пропустил уже много пароходов. Со слезами он умолял и прибегал ко
всяким хитростям, прося людей помочь ему перетащить женщин на палубу, – в такой
суровой обстановке его и не слушали. Прислонясь к телеге, он глядел воспаленными