Page 98 - Хождение по мукам. Хмурое утро

Анисья посмотрела на его бычье лицо с широко расставленными глазами, и опять в ней
что-то дрогнуло, и горячая, влажная нежность прошла по ее телу. Но теперь не
томление покорное, бабье, – нет, этого уже больше нет, спасибо за то времечко! – теперь
ей стало весело, – усмехнулась:

– А ты там бывал?
– Что ж из того… В лоции об этом написано.
– В какой такой лоции?

– В морской книге о разных чудах.

– Несешь ты, Латугин, горе тебя слушать.
– А ты слушай, а я буду врать. А вот тебе правда: задумал я, Анисья, с тобой нехорошо
сделать, да был у меня разговор с одним человеком. Сунули меня, как кота мордой, в это
самое… Ладно… Человек – царь природы. Спасибо за науку…
Анисья опять, но уже с удивлением, взглянула на него. Латугин так повысил голос, что
Даша постучала карандашом: «Товарищи, мешаете репетировать».
– На Керженце у нас скопцы живут, – шепотом продолжал он. – Холостят себя через то,
что не могут с собой справиться. Один рассказывал: «Снится мне жар-птица, снится, –
раскроешь глаза – серая тоска…» И злодействуют, и жен лупят до полусмерти… Идет он
к своему коновалу – белому голубю: «Спаси мою душу», и тот его гасит, как свечу…
«Живи, мерин, благополучно, Господь с тобой…» Нет, Анисья, кровью умоемся, в трех
щелоках вываримся, – поймаем ясную птицу, хоть она на край жизни улети…

Даша стучала карандашом:
– Товарищи, Карл, Амалия, последняя сцена, делайте перестановку…

Когда утренняя малиновая, морозная заря проступила за дымами хутора, – около хаты,
где помещался штаб полка, соскочил верхоконный, бросил заиндевевшую лошадь и
бешено начал стучать в дверь. Иван Ильич сам отворил ему. Красноармеец передал
пакет. В тот же день были мобилизованы подводы на ближних хуторах, и полк выступил
в поход.
Начиналось окружение Царицына Донской армией, – третье по счету с августа месяца.
На этот раз генерал Мамонтов брал Царицын в клещи, с флангов. Верстах в пятидесяти
севернее города три конных полка генерала Татаркина внезапным ударом прорвали
фронт и выскочили к Волге около поселка Дубовка.

На день позже, на юге под Сарептой, стала наступать конница генерала Постовского.
Сарепту прикрывали части Стальной дивизии Дмитрия Жлобы. Самого Жлобы уже не
было: он разругался с военсоветом, запретившим ему самоснабжение и своевольство, и,
опасаясь ареста, кинулся в Москву – жаловаться. В Стальной дивизии шло брожение, –
одни говорили, что батько Жлоба вернется командармом, другие, что батько арестован и
«треба всей громадой» идти на Царицын – выручать его, но больше верили слухам, что
батько бежал в Астрахань и там собирает вольницу. Тысячи полторы конных бойцов,
снявшись с фронта, переправились через Волгу и ушли левым берегом на Астрахань.
Стальная дивизия была растрепана, генерал Постовский занял Сарепту и навис с юга
над Царицыном.

В предвидении этих фланговых ударов военсовет Десятой еще за неделю до того стал
сосредоточивать ударную группу из двух кавалерийских бригад: доно-ставропольской и
бригады Семена Буденного. Но они не успели соединиться, – произошел прорыв, и всю
силу удара приняли на себя доно-ставропольцы. На помощь к ним день и ночь гнал коней
Буденный.

К месту сосредоточивания ударной группы были брошены качалинцы. Весь остаток дня
и с коротким привалом всю следующую ночь полк двигался в направлении на мутное
зарево в морозной мгле. Оно сбивало свет зари; солнце поднялось правее его, лишь