Page 103 - Хождение по мукам. Хмурое утро
P. 103

– Позволь, как же…
                – Что – как же!.. Я один его довезу и пленного пригоню.

                На мертвенном лице Шарыгина выступил пот, закаченные глаза ожили, к ним
                возвращалось сознание, и изумление, и страх: что такое произошло с ним, – молодое,
                никогда не болевшее, сильное тело его сломалось…
                – Товарищи, родные, как же мне теперь?

                – Снегу, снегу схвати, дурной! – Латугин щипал снег и клал ему на губы.
                Покуда возились с Шарыгиным и перевьючивали пулемет с захромавшей лошади, – стало
                уже совсем светло, ветер гнал низкие, растрепанные облака, сеющие мелким ледяным
                дождичком. За хлопотами не заметили, как с юга, вместе с клочьями тумана,
                надвинулись огромные скопления конницы.

                От топота ее загудела степь. На рысях проходили колышущиеся колонны всадников,
                упряжки пушек, четверни тачанок. Разведчики глядели на них, держа лошадей в поводу.
                Уходить было поздно.
                Разведчиков заметили, десятка два верхоконных отделились от головы проходившей
                колонны и вскачь погнали к ним. Оглянувшись, Сапожков видел, как Латугин, серьезный
                и побледневший, медленно потянул шашку; смешливый красноармеец, неосмысленно
                щелкая затвором винтовки, все лицо собрал морщинками, как от боли…

                Передний всадник, в заломленной бараньей шапке, в плечистой бурке, покрывающей до
                репицы небольшую лошадку, что-то закричал и указал на разведчиков. Сапожков
                выстрелил, и тотчас Латугин, падая на него с седла, схватил за руку:
                – Г…но! Не стреляй! Свои!
                Они подскакивали. Фланговые, окружая, стлались на конях. Высокий человек в бурке
                налетел на Сапожкова и так тряхнул за грудь, что тот потерял оба стремени…
                – Ослеп!.. Что за люди, какой части?

                Черные глаза у него вращались, усы взъерошились, он едва удерживался, чтобы
                рукоятью шашки не стукнуть оробевшего Сапожкова.

                – Мы качалинского стрелкового полка. Ищем связь с фронтом.
                – Плохо же вы ищете связь с фронтом, когда он у вас на носу, – остывая, ответил усатый
                и с треском бросил шашку в ножны. – Садись, езжай с нами.
                – У нас раненый, вот в чем дело-то…

                – Ах, боже ж ты мой, весь полк у вас такой бестолковый? Подымай раненого на коня, вот
                к тому здоровому, – указал он на Латугина. – А это что за герой?

                – Языка взяли.
                – Давай нам языка. (Сапожков заикнулся было, что языка нужно отослать в полк.) Ах, с
                вами трудно мне разговаривать. С вами будет разговаривать начштаба бригады, надо же
                иметь понятие. – Он поправил плечом бурку и пошел крупной рысью, так, будто лошадь
                выплясывала под ним, поблескивая копытами, кидая снег. За ним поскакали все, – и
                Латугин с привалившимся к нему Шарыгиным, и насупившийся от стыда и горя в
                широкую бороду пленный казак, которому развязали руки.

                Кавалеристы несказанно удивились вопросу Сергея Сергеевича: что это за кавалерия,
                идущая так быстро в походных колоннах, теперь уже смутно виднеющихся сквозь туман
                и дождь?

                – Как, что за кавалерия? То ж бригада Семена Михайловича Буденного.
   98   99   100   101   102   103   104   105   106   107   108