Page 102 - Хождение по мукам. Хмурое утро

неразличимое… – Да нет же, черт, – шипел он съехавшимся разведчикам. – Не туда
глядишь, вон они – чуть брезжут…

Пока торопливо развьючивали пулемет, послышался топот лошадей и обозначились
преувеличенные, неясные очертания всадников.

– Снохачи, клади оружие, сдавайся! – диким голосом закричал Латугин.
Не по-кавалерийски ударил лошадь дулом карабина и поскакал, и, догоняя его, поскакал
вслед Шарыгин. «Назад, назад!» – надрывался Сапожков. Приостановившиеся было
казаки, – видимо, тоже разведчики, – повернули коней и стали уходить. Латугин с седла
выстрелил несколько раз; под одним, скакавшим позади (остальные уже едва были
видны), лошадь кинулась вбок и повалилась. Латугин и Шарыгин завертелись вокруг
соскочившего человека. «Давай сюда, товарищи!» – звал Латугин, возясь с ним около
упавшей лошади. Когда к нему подбежали, он уже сидел верхом на казаке и крутил ему
руки. «Небольшой, а какой здоровый дядька…» Казак лежал ничком, щекой в снегу, и
хрипел, морщинисто зажмурив глаза.

Ему приказали встать, толкали его, перевернули на спину. Казак начал ругаться
забористо, сложно, так, будто нарывался, чтобы его скорее прикончили. Сапожков,
побледнев, ударил его ножнами шашки: «Встань!» Казак, приподняв голову, дико
взглянул на него, встал, пошатываясь. Был он невелик ростом, покатый в плечах, с
широкой, как сияние, бородой, забитой снегом.

– Типун тебе на язык, матершинник, куродав! – закричал на него Сапожков. – Перед
тобой командир полка, отвечай на мои вопросы.
Казак потянул за спиной скрученные ремнем руки. Круглыми желтыми глазами,
поворачивая бороду, глядел на стоящих перед ним. Вдруг облизнул губы.
– Я тебя знаю, – сказал он одному из красноармейцев, румяному и смешливому, – ты
Куркина родной племянник, не стыдно тебе?
– Тю! И я тебя знаю, Яков Васильевич…

– Яков Васильевич, здравствуй, желанный, – сказал Латугин, и смешливый красноармеец
опять прыснул. – Чудо бородатое, мы-то вас всю ночь ищем. Какого полка? В составе
какого корпуса?
Сапожков, отстранив его, достал карту и начал допрос. Казак отвечал неохотно, потом,
видимо, рассудил, что за разговором можно выгадать время, – краснопузые немного
поостынут, можно будет выпутаться, – и разговорился. Из его слов узнали о прорыве
фронта генералом Татаркиным и о том, что дальнейшее развитие успеха приостановлено
доно-ставропольцами и что сейчас идет кровопролитный бой под Дубовкой, куда
стягиваются и белые, и красные.

Конец ниточки был найден. Решили казака отправить в полк с одним человеком,
остальным, не щадя коней, идти на Дубовку – рапортовать командующему о прибытии
качалинского полка. И тут только спохватились – где же Шарыгин?

– Мишка, – позвал Латугин, – заснул с конями?
Брошенная лошадь Латугина стояла, наступив на повод. Из-под брюха другой лошади,
повесившей худую шею, виднелись странно подогнутые ноги Шарыгина. Он обхватил
седельную подушку, прижался к ней лицом.
– Мишка! – С тревогой Латугин взял его за плечи, потянул к себе. – Братишка, чего
дуришь?
Шарыгин откачнулся и тяжело повалился на него. Лицо его было землистое. Шинель от
груди до патронташа набухла кровью. Латугин опустил его на снег, заголил белый живот
его, прижал ладонью кровоточащую колотую рану.

– Ты его угодил шашкой? Эх, Яков, Яков!.. – Латугин сорвал с себя шинель и
гимнастерку, от ворота разодрал рубаху, скрутил ее жгутом и живо и ловко стал
перевязывать Шарыгину живот. – Сергей Сергеевич, надо его на хутор везти.