Page 43 - Один день Ивана Денисовича

ломаной, обвяжут тесемочкой тряпичной или веревочкой худой, и несут. Первая облава
– у вахты прораб или из десятников кто. Если стоит, сейчас велит все кидать (миллионы
уже через трубу спустили, так они щепками наверстать думают). Но у работяги свой
расчет: если каждый из бригады хоть по чутку палочек принесет, в бараке теплей будет.
А то дают дневальным на каждую печку по пять килограмм угольной пыли, от нее тепла
не дождешься. Поэтому и так делают, что палочек наломают, напилят покороче, да суют
их себе под бушлат. Так прораба и минуют.

Конвой же здесь, на объекте, никогда не велит дрова кидать: конвою тоже дрова нужны,
да нести самим нельзя. Одно дело – мундир не велит, другое -руки автоматами заняты,
чтобы по нас стрелять. Конвой как к лагерю подведет, тут и скомандует: «От такого до
такого ряда бросить дрова вот сюда». Но берут по-божески: и для лагерных
надзирателей оставить надо, и для самих зэков, а то вовсе носить не будут.

Так и получается: носи дрова каждый зэк и каждый день. Не знаешь, когда донесешь,
когда отымут.

Пока Шухов глазами рыскал, нет ли где щепочек под ногами подсобрать, а бригадир уже
счел и доложил начкару:
– Сто четвертая – вся!

И Цезарь тут, от конторских к своим подошел. Огнем красным из трубки на себя
попыхивает, усы его черные обындевели, спрашивает:

– Ну как, капитан, дела?
Гретому мерзлого не понять. Пустой вопрос – дела как?

– Да как? – поводит капитан плечами. – Наработался вот, еле спину распрямил.
Ты, мол, закурить догадайся дать.

Дает Цезарь и закурить. Он в бригаде одного кавторанга и придерживается, больше ему
не с кем душу отвесть.

– В тридцать второй человека нет! В тридцать второй! – шумят все.
Улупил помощник бригадира 32-й и еще с ним парень один – туда, к авторемонтным,
искать. А по толпе: кто? да что? – спрашивают. И дошло до Шухова: нету молдавана
маленького чернявого. Какой же это молдаван? Не тот ли молдаван, что, говорят,
шпионом был румынским, настоящим шпионом?

Шпионов – в каждой бригаде по пять человек, но это шпионы деланные, снарошки. По
делам проходят как шпионы, а сами пленники просто. И Шухов такой же шпион.

А тот молдаван – настоящий.
Начкар как глянул в список, так и почернел весь. Ведь если шпион сбежал – это что
начкару будет?
А толпу всю и Шухова зло берет. Ведь это что за стерва, гад, падаль, паскуда,
загребанец? Уж небо темно, свет, считай, от месяца идет, звезды вон, мороз силу ночную
забирает – а его, пащенка, нет! Что, не наработался, падло? Казенного дня мало,
одиннадцать часов, от света до света? Прокурор добавит, подожди!

И Шухову чудно, чтобы кто-то так мог работать, звонка не замечая.
Шухов совсем забыл, что сам он только что так же работал, – и досадовал, что слишком
рано собираются к вахте. Сейчас он зяб со всеми, и лютел со всеми, и еще бы, кажется,
полчаса подержи их этот молдаван, да отдал бы его конвой толпе – разодрали б, как
волки теленка!

Вот когда стал мороз забирать! Никто не стоит – или на месте переступает, или ходит
два шага вперед, два назад.

Толкуют люди – мог ли убежать молдаван? Ну, если днем еще убег -другое дело, а если