Page 44 - Один день Ивана Денисовича

схоронился и ждет, чтобы с вышек охрану сняли, не дождется. Если следа под
проволокой не осталось, где уполз, – трое суток в зоне не разыщут и трое суток будут на
вышках сидеть. И хоть неделю – тоже. Это уж их устав, старые арестанты знают. Вообще,
если кто бежал – конвою жизнь кончается, гоняют их безо сна и еды. Так так иногда
разъярятся – не берут беглеца живым. Пристреливают.

Уговаривает Цезарь кавторанга:
– Например, пенсне на корабельной снасти повисло, помните?

– М-да… – Кавторанг табачок покуривает.
– Или коляска по лестнице – катится, катится.

– Да… Но морская жизнь там кукольная.

– Видите ли, мы избалованы современной техникой съемки…
– Офицеры все до одного мерзавцы…
– Исторически так и было!

– А кто ж их к бой водил?… Потом и черви по мясу прямо как дождевые ползают.
Неужели уж такие Были?

– Но более мелких средствами кино не покажешь!
– Думаю, это б мясо к нам в лагерь сейчас привезли вместо нашей рыбки говенной, да не
моя, не скребя, в котел бы ухнули, так мы бы…
– А-а-а! – завопили зэки. – У-у-у!

Увидели: из авторемонтных три фигурки выскочило, значит с молдаваном.
– У-у-у! – люлюкает толпа от ворот.

А как те ближе подбежали, так:
– Чу-ма-а! Шко-одник! Шушера! Сука позорная! Мерзотина! Стервоза!!

И Шухов тоже кричит:
– Чу-ма!

Да ведь шутка сказать, больше полчаса времени у пятисот человек отнял!

Вобрал голову, бежит, как мышонок.
– Стой! – конвой кричит. И записывает: – Ка – четыреста шестьдесят. Где был?
А сам подходит и прикладом карабин поворачивает.

Из толпы все кричат:

– Сволочь! Блевотина! Паскуда!
А другие, как только сержант стал карабин прикладом оборачивать, затихли.

Молчит молдаван, голову нагнул, от конвоя пятится. Помбригадир 32-й выступил вперед:
– Он, падло, на леса штукатурные залез, от меня прятался, а там угрелся и заснул.

И по захрястку его кулаком! И по холке!
А тем самым отогнал от конвоира.

Отшатнулся молдаван, а тут мадьяр выскочил иа той же 32-й да ногой его под зад, да
ногой под зад! (Мадьяры вообще румын не любят.)