Page 32 - Конармия

звезду. И думка пролетела, как птица. А колеса тарахтят, тарахтят…
По прошествии времени, когда ночь сменилась со своего поста и красные барабанщики
заиграли зорю на своих красных барабанах, тогда подступили ко мне казаки, видя, что я
сижу без сна и скучаю до последнего.
— Балмашев, — говорят мне казаки, — отчего ты ужасно скучный и сидишь без сна?
— Низко кланяюсь вам, бойцы, и прошу маленького прощения, но только дозвольте
мне переговорить с этой гражданкой пару слов…
И, задрожав всем корпусом, я поднимаюсь со своей лежанки, от которой сон бежал, как
волк от своры злодейских псов, и подхожу до нее, и беру у нее с рук дите, и рву с него
пеленки, и вижу по-за пеленками добрый пудовик соли.
— Вот антиресное дите, товарищи, которое титек не просит, на подол не мочится и
людей со сна не беспокоит…
— Простите, любезные казачки, — встревает женщина в наш разговор очень
хладнокровно, — не я обманула, лихо мое обмануло…
— Балмашев простит твоему лиху, — отвечаю я женщине, — Балмашеву оно
немногого стоит, Балмашев за что купил, за то и продает. Но оборотись к казакам, женщина,
которые тебя возвысили как трудящуюся мать в республике. Оборотись на этих двух девиц,
которые плачут в настоящее время, как пострадавшие от нас этой ночью. Оборотись на жен
наших на пшеничной Кубани, которые исходят женской силой без мужей, и те, тоже самое
одинокие, по злой неволе насильничают проходящих в их жизни девушек… А тебя не
трогали, хотя тебя, неподобную, только и трогать. Оборотись на Расею, задавленную
болью…
А она мне:
— Я соли своей решилась, я правды не боюсь. Вы за Расею не думаете, вы жидов
Ленина и Троцкого спасаете…
— За жидов сейчас разговора нет, вредная гражданка. Жиды сюда не касаются. Между
прочим, за Ленина не скажу, но Троцкий есть отчаянный сын тамбовского губернатора и
вступился, хотя другого звания, за трудящийся класс. Как присужденные каторжане
вытягают они нас — Ленин и Троцкий — на вольную дорогу жизни, а вы, гнусная
гражданка, есть более контрреволюционерка, чем тот белый генерал, который с вострой
шашкой грозится нам на своем тысячном коне… Его видать, того генерала, со всех дорог, и
трудящийся имеет свою думку-мечту его порезать, а вас, несчетная гражданка, с вашими
антиресными детками, которые хлеба не просят и до ветра не бегают — вас не видать, как
блоху, и вы точите, точите, точите…
И я действительно признаю, что выбросил эту гражданку на ходу под откос, но она, как
очень грубая, посидела, махнула юбками и пошла своей подлой дорожкой. И, увидев эту
невредимую женщину, и несказанную Расею вокруг нее, и крестьянские поля без колоса, и
поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются, я
захотел спрыгнуть с вагона и себе кончить или ее кончить. Но казаки имели ко мне
сожаление и сказали:
— Ударь ее из винта.
И сняв со стенки верного винта, я смыл этот позор с лица трудовой земли и
республики.
И мы, бойцы второго взвода, клянемся перед вами, дорогой товарищ редактор, и перед
вами, дорогие товарищи из редакции, беспощадно поступать со всеми изменниками, которые
тащат нас в яму и хотят повернуть речку обратно и выстелить Расею трупами и мертвой
травой…
За всех бойцов второго взвода — Никита Балмашев, солдат революции».

Вечер

О устав РКП! Сквозь кислое тесто русских повестей ты проложил стремительные