Page 29 - Конармия

— Вася, — кричит он мне, — страсть сказать, сколько я людей кончил! А ведь это
генерал у тебя, на нем шитье, мне желательно его кончить.
— Иди к турку, — говорю я Забутому и серчаю, — мне шитье его крови стоит.
И кобылой моей загоняю я генерала в клуню, сено там было или так. Тишина там была,
темнота, прохлада.
— Пан, — говорю, — утихомирь свою старость, сдайся мне за ради бога, и мы
отдохнем с тобой, пан…
А он дышит у стенки грудью и трет лоб красным пальцем.
— Не моге, — говорит, — ты зарежешь меня, только Буденному отдам я мою саблю…
Буденного ему подавай. Эх, горе ты мое! И вижу — пропадает старый.
— Пан, — кричу я и плачу и зубами скрегочу, — слово пролетария, я сам высший
начальник. Ты шитья на мне не ищи, а титул есть. Титул, вон он — музыкальный эксцентрик
и салонный чревовещатель из города Нижнего… Нижний город на Волге-реке…
И бес меня взмыл. Генеральские глаза передо мной, как фонари, мигнули. Красное
море передо мной открылось. Обида солью вошла мне в рану, потому, вижу, не верит мне
дед. Замкнул я тогда рот, ребята, поджал брюхо, взял воздух и понес по старинке,
по-нашенскому, по-бойцовски, по-нижегородски и доказал шляхте мое чревовещание.
Побелел тут старик, взялся за сердце и сел на землю.
— Веришь теперь Ваське-эксцентрику, третьей непобедимой кавбригады комиссару?..
— Комиссар? — кричит он.
— Комиссар, — говорю я.
— Коммунист? — кричит он.
— Коммунист, — говорю я.
— В смертельный мой час, — кричит он, — в последнее мое воздыхание скажи мне,
друг мой казак, — коммунист ты или врешь?
— Коммунист, — говорю.
Садится тут мой дед на землю, целует какую-то ладанку, ломает надвое саблю и
зажигает две плошки в своих глазах, два фонаря над темной степью.
— Прости, — говорит, — не могу сдаться коммунисту, — и здоровается со мной за
руку. — Прости, — говорит, — и руби меня по-солдатски…
Эту историю со всегдашним своим шутовством рассказал нам однажды на привале
Конкин, политический комиссар N…ской кавбригады и троекратный кавалер ордена
Красного Знамени.
— И до чего же ты, Васька, с паном договорился?
— Договоришься ли с ним?.. Гоноровый выдался. Покланялся я ему еще, а он
упирается. Бумаги мы тогда у него взяли, какие были, маузер взяли, седелка его, чудака, и по
сей час подо мной. А потом, вижу, каплет из меня все сильней, ужасный сон на меня
нападает, сапоги мои полны крови, не до него…
— Облегчили, значит, старика?
— Был грех.

Берестечко

Мы делали переход из Хотина в Берестечко. Бойцы дремали в высоких седлах. Песня
журчала, как пересыхающий ручей. Чудовищные трупы валялись на тысячелетних курганах.
Мужики в белых рубахах ломали шапки перед нами. Бурка начдива Павличенки веяла над
штабом, как мрачный флаг. Пуховый башлык его был перекинут через бурку, кривая сабля
лежала сбоку.
Мы проехали казачьи курганы и вышку Богдана Хмельницкого. Из-за могильного
камня выполз дед с бандурой и детским голосом спел про былую казачью славу. Мы
прослушали песню молча, потом развернули штандарты и под звуки гремящего марша
ворвались в Берестечко. Жители заложили ставни железными палками, и тишина,