Page 30 - Конармия

полновластная тишина взошла на местечковый свой трон.
Квартира мне попалась у рыжей вдовы, пропахшей вдовьим горем. Я умылся с дороги
и вышел на улицу. На столбах висели объявления о том, что военкомдив Виноградов прочтет
вечером доклад о Втором конгрессе Коминтерна. Прямо перед моими окнами несколько
казаков расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой. Старик взвизгивал и
вырывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал ее у себя под
мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно
зарезал старика, не забрызгавшись. Потом он стукнул в закрытую раму.
— Если кто интересуется, — сказал он, — нехай приберет. Это свободно…
И казаки завернули за угол. Я пошел за ними следом и стал бродить по Берестечку.
Больше всего здесь евреев, а на окраинах расселились русские мещане-кожевники. Они
живут чисто, в белых домиках за зелеными ставнями. Вместо водки мещане пьют пиво или
мед, разводят табак в палисадничках и курят его из длинных гнутых чубуков, как
галицийские крестьяне.
Соседство трех племен, деятельных и деловитых, разбудило в них упрямое
трудолюбие, свойственное иногда русскому человеку, когда он еще не обовшивел, не
отчаялся и не упился.
Быт выветрился в Берестечке, а он был прочен здесь. Отростки, которым перевалило за
три столетия, все еще зеленели на Волыни теплой гнилью старины. Евреи связывали здесь
нитями наживы русского мужика с польским паном, чешского колониста с лодзинской
фабрикой. Это были контрабандисты, лучшие на границе, и почти всегда воители за веру.
Хасидизм держал в удушливом плену это суетливое население из корчмарей, разносчиков и
маклеров. Мальчики в капотиках все еще топтали вековую дорогую хасидскому хедеру, и
старухи по-прежнему возили невесток к цадику с яростной мольбой о плодородии.
Евреи живут здесь в просторных домах, вымазанных белой или водянисто-голубой
краской. Традиционное убожество этой архитектуры насчитывает столетия. За домом
тянется сарай в два, иногда в три этажа. В нем никогда не бывает солнца. Сараи эти,
неописуемо мрачные, заменяют наши дворы. Потайные ходы ведут в подвалы и конюшни.
Во время войны в этих катакомбах спасаются от пуль и грабежей. Здесь скопляются за много
дней человечьи отбросы и навоз скотины. Уныние и ужас заполняют катакомбы едкой вонью
и протухшей кислотой испражнений.
Берестечко нерушимо воняет и до сих пор, от всех людей несет запахом гнилой
селедки. Местечко смердит в ожидании новой эры, и вместо людей по нему ходят слинявшие
схемы пограничных несчастий. Они надоели мне к концу дня, я ушел за городскую черту,
поднялся в гору и проник в опустошенный замок графов Рациборских, недавних владетелей
Берестечка.
Спокойствие заката сделало траву у замка голубой. Над прудом взошла луна, зеленая,
как ящерица. Из окна мне видно поместье графов Рациборских — луга и плантации из хмеля,
скрытые муаровыми лентами сумерек.
В замке жила раньше помешанная девяностолетняя графиня с сыном. Она досаждала
сыну за то, что он не дал наследников угасающему роду, и — мужики рассказывали мне —
графиня била сына кучерским кнутом.
Внизу на площадке собрался митинг. Пришли крестьяне, евреи и кожевники из
предместья. Над ними разгорелся восторженный голос Виноградова и звон его шпор. Он
говорил о Втором конгрессе Коминтерна, а я бродил вдоль стен, где нимфы с выколотыми
глазами водят старинный хоровод. Потом в углу, на затоптанном полу я нашел обрывок
пожелтевшего письма. На нем вылинявшими чернилами было написано:
«Berestetchko, 1820. Paul, mon bien aime, on dit que l'empereur Napoleon est mort, est-ce
1
vrai? Moi, je me sens bien, les couches ont ete faciles, notre petit heros acheve sept semaines…».

1 «Берестечко, 1820. Поль, мой любимый, говорят, что император Наполеон умер, правда ли это? Я чувствую
себя хорошо, роды были легкие, нашему маленькому герою исполняется семь недель» (фр.)