Page 43 - Конармия

дьякона…
— Поинтересуюсь узнать, — визгливо сказал тогда казак, и верхняя губа его
вздрогнула, поползла и затрепетала над ослепительными зубами, — поинтересуюсь узнать,
подходяще ли оно нам, или неподходяще, что когда враг тиранит нас невыразимо, когда враг
бьет нас под самый вздох, когда он виснет грузом на ногах и вяжет змеями наши руки,
подходяще ли оно нам — законопачивать уши в смертельный этот час?
— Стоит Ваня за комиссариков, — прокричал Коротков, кучер с первой телеги, — ох,
стоит…
— Чего там «стоит»! — пробормотал Барсуцкий и отвернулся. — Все мы стоим.
Только дела надо делать форменно…
— А ведь он слышит, глухарь-то наш, — перебил вдруг Акинфиев, повертел кнут в
толстых пальцах, засмеялся и подмигнул дьякону. Тот сидел на возу, опустив громадные
плечи, и двигал головой.
— Ну, трогай с богом! — закричал лекарь с отчаянием. — Ты мне за все ответчик,
Иван…
— Ответить я согласен, — задумчиво произнес Акинфиев и наклонил голову. — Сидай
удобней, — сказал он дьякону, не оборачиваясь, — еще удобней седай, — повторил казак и
собрал в руке вожжи.
Телеги выстроились в ряд и одна за другой помчались по шоссе. Впереди ехал
Коротков, Акинфиев был третьим, он свистел песню и помахивал вожжей. Так отъехали они
верст пятнадцать и к вечеру были опрокинуты внезапным разливом неприятеля.
В этот день, двадцать второго июля, поляки быстрым маневром исковеркали тыл нашей
армии, ворвались с налета в местечко Козин и пленили многих бойцов из состава
одиннадцатой дивизии. Эскадроны шестой дивизии были брошены в район Козина для
противодействия противнику. Молниеносное маневрирование частей искромсало движение
обозов, ревтрибунальскне телеги двое суток блуждали по кипящим выступам боя, и только
на третью ночь они выбились на дорогу, по которой уходили тыловые штабы. На этой дороге
в полночь я и встретил их.
Окоченевший от отчаяния, я встретил их после боя под Хотином. В бою под Хотином
убили моего коня. Потеряв его, я пересел на санитарную линейку и до вечера подбирал
раненых. Потом здоровых сбросили с линейки, и я остался один у развалившейся халупы.
Ночь летела ко мне на резвых лошадях. Вопль обозов оглашал вселенную. На земле,
опоясанной визгом, потухали дороги. Звезды выползли из прохладного брюха ночи, и
брошенные села воспламенялись над горизонтом. Взвалив на себя седло, я пошел по
развороченной меже и у поворота остановился по своей нужде. Облегчившись, я застегнулся
и почувствовал брызги на моей руке. Я зажег фонарик, обернулся и увидел на земле труп
поляка, залитый моей мочой. Записная книжка и обрывки воззваний Пилсудского валялись
рядом с трупом. В тетрадке поляка были записаны карманные расходы, порядок спектаклей в
краковском драматическом театре и день рождения женщины по имени Мария-Луиза.
Воззванием Пилсудского, маршала и главнокомандующего, я стер вонючую жидкость с
черепа неведомого моего брата и ушел, сгибаясь под тяжестью седла.
В это время где-то близко простонали колеса.
— Стой! — закричал я. — Кто идет?
Ночь летела ко мне на резвых лошадях, пожары извивались на горизонте.
— Ревтрибунальские, — ответил голос, задавленный тьмой.
Я побежал вперед и наткнулся на телегу.
— Коня у меня убили, — сказал я громко, — Лавриком коня звали…
Никто не ответил мне. Я взобрался на телегу, подложил седло под голову, заснул и
проспал до рассвета, согреваемый прелым сеном и телом Ивана Акинфиева, случайного
моего соседа. Утром казак проснулся позже меня.
— Развиднялось, слава богу, — сказал он, вытащил из-под сундучка револьвер и
выстрелил над ухом дьякона. Тот сидел прямо перед ним и правил лошадьми. Над громадой