Page 4 - Котлован

не все пионеры имели кожу в час своего происхождения, потому что их матери питались
лишь запасами собственного тела; поэтому на лице каждой пионерки осталась трудность
немощи ранней жизни, скудость тела и красоты выражения. Но счастье детской дружбы,
осуществление будущего мира в игре юности и достоинстве своей строгой свободы
обозначили на детских лицах важную радость, заменившую им красоту и домашнюю
упитанность.
Вощев стоял с робостью перед глазами шествия этих неизвестных ему, взволнованных
детей; он стыдился, что пионеры, наверное, знают и чувствуют больше его, потому что дети
— это время, созревающее в свежем теле, а он, Вощев, устраняется спешащей, действующей
молодостью в тишину безвестности, как тщетная попытка жизни добиться своей цели. И
Вощев почувствовал стыд и энергию — он захотел немедленно открыть всеобщий, долгий
смысл жизни, чтобы жить впереди детей, быстрее их смуглых ног, наполненных твердой
нежностью.
Одна пионерка выбежала из рядов в прилегающую к кузнице ржаную ниву и там
сорвала растение. Во время своего действия маленькая женщина нагнулась, обнажив
роднику на опухающем теле, и с легкостью неощутимой силы исчезла мимо, оставляя
сожаление в двух зрителях — Вощеве и калеке. Вощев поглядел на инвалида; у того
надулось лицо безвыходной кровью, он простонал звук и пошевелил рукою в глубине
кармана. Вощев наблюдал настроение могучего увечного, но был рад, что уроду
империализма никогда не достанутся социалистические дети. Однако калека смотрел до
конца пионерское шествие, и Вощев побоялся за целость и непорочность маленьких людей.
— Ты бы глядел глазами куда-нибудь прочь, — сказал он инвалиду. — Ты бы лучше
закурил!
— Марш в сторону, указчик! — произнес безногий.
Вощев не двигался.
— Кому говорю? — напомнил калека. — Получить от меня захотел?!
— Нет, — ответил Вощев. — Я испугался, что ты на ту девочку свое слово скажешь
или подействуешь как-нибудь.
Инвалид в привычном мучении наклонил свою большую голову к земле.
— Чего ж я скажу ребенку, стервец. Я гляжу на детей для памяти, потому что помру
скоро.
— Это, наверно, на капиталистическом сражении тебя повредили, — тихо проговорил
Вощев. — Хотя калеки тоже стариками бывают, я их видел.
Увечный человек обратил свои глаза на Вощева, в которых сейчас было зверство
превосходящего ума; увечный вначале даже помолчал от обозления на прохожего, а потом
сказал с медленностью ожесточения:
— Старики такие бывают, а вот калечных таких, как ты, — нету.
— Я на войне настоящей не был, — сказал Вощев. — Тогда б и я вернулся оттуда не
полностью весь.
— Вижу, что ты не был: откуда же ты дурак! Когда мужик войны не видел, то он вроде
нерожавшей бабы — идиотом живет. Тебя ж сквозь скорлупу всего заметно!
— Эх!.. — жалобно произнес кузнец. — Гляжу на детей, а самому так и хочется
крикнуть: «Да здравствует Первое мая!»
Музыка пионеров отдохнула и заиграла вдали марш движения. Вощев продолжал
томиться и пошел в этот город жить.
До самого вечера молча ходил Вощев по городу, словно в ожидании, когда мир станет
общеизвестен. Однако ему по-прежнему было неясно на свете, и он ощущал в темноте своего
тела тихое место, где ничего не было, но ничто ничему не препятствовало начаться. Как
заочно живущий, Вощев гулял мимо людей, чувствуя нарастающую силу горюющего ума и
все более уединяясь в тесноте своей печали.
Только теперь он увидел середину города и строящиеся устройства его. Вечернее
электричество уже было зажжено на построечных лесах, но полевой свет тишины и вянущий