Page 5 - Котлован

запах сна приблизились сюда из общего пространства и стояли нетронутыми в воздухе.
Отдельно от природы в светлом месте электричества с желанием трудились люди, возводя
кирпичные огорожи, шагая с ношей груза в тесовом бреду лесов. Вощев долго наблюдал
строительство неизвестной ему башни; он видел, что рабочие шевелились равномерно, без
резкой силы, но что-то уже прибыло в постройке для ее завершения.
— Не убывают ли люди в чувстве своей жизни, когда прибывают постройки? — не
решался верить Вощев. — Дом человек построит. а сам расстроится. Кто жить тогда
будет? — сомневался Вощев на ходу.
Он отошел из середины города на конец его. Пока он двигался туда, наступила
безлюдная ночь; лишь вода и ветер населяли вдали этот мрак и природу, и одни птицы
сумели воспеть грусть этого великого вещества, потому что они летали сверху и им было
легче.
Вощев забрел в пустырь и обнаружил теплую яму для ночлега; снизившись в эту
земную впадину, он положил под голову мешок, куда собирал для памяти и отмщения
всякую безвестность, опечалился и с тем уснул. Но какой-то человек вошел на пустырь с
косой в руках и начал сечь травяные рощи, росшие здесь испокон века.
К полуночи косарь дошел до Вощева и определил ему встать и уйти с площади.
— Чего тебе! — неохотно говорил Вощев. — Какая тут площадь, это лишнее место..
— А теперь будет площадь. Теперь здесь положено быть каменному делу. Ты утром
приходи поглядеть на это место, а то оно скоро скроется навеки под устройством.
— А где же мне быть?
— Ты смело можешь в бараке доспать. Ступай туда и спи до утра, а утром ты
выяснишься.
Вощев пошел по рассказу косаря и вскоре заметил дощатый сарай на бывшем огороде.
Внутри сарая спали на спине семнадцать или двадцать человек, и припотушенная лампа
освещала бессознательные человеческие лица. Все спящие были худы, как умершие, тесное
место меж кожей и костями у каждого было занято жилами, и по толщине жил было видно,
как много крови они должны пропускать во время напряжения труда. Ситец рубах с
точностью передавал медленную освежающую работу сердца — оно билось вблизи, во тьме
опустошенного тела каждого уснувшего. Вощев всмотрелся в лицо ближнего спящего — не
выражает ли оно безответного счастья удовлетворенного человека. Но спящий лежал
замертво, глубоко и печально скрылись его глаза, и охладевшие ноги беспомощно
вытянулись в старых рабочих штанах. Кроме дыханья, в бараке не было звука, никто не
видел снов и не разговаривал с воспоминаниями, — каждый существовал без всякого
излишка жизни, и во время сна оставалось живым только сердце, берегущее человека. Вощев
почувствовал холод усталости и лег для тепла среди двух тел спящих мастеровых. Он уснул,
незнакомый этим людям, закрывшим свои глаза, и довольный, что около них ночует, и так
спал, не чувствуя истины, до светлого утра.

* * *

Утром Вощеву ударил какой-то инстинкт в голову, он проснулся и слушал чужие
слова, не открывая глаз.
— Он слаб!
— Он несознательный.
— Ничего: капитализм из нашей породы делал дураков, и этот тоже остаток мрака.
— Лишь бы он по сословию подходил: тогда — годится.
— Видя по его телу, класс его бедный.
Вощев в сомнении открыл глаза на свет наступившего дня. Вчерашние спящие живыми
стояли над ним и наблюдали его немощное положение.
— Ты зачем здесь ходишь и существуешь? — спросил один, у которого от измождения