Page 49 - Котлован

будто баба их держала все время наготове. Медведь открыл пасть на видимую бабу и взревел
еще яростней, так что баба отскочила внутрь жилища.
— Кулачество! — сказал Чиклин и, вошедши на двор, открыл изнутри ворота. Медведь
тоже шагнул через черту владения на усадьбу.
Чиклин и молотобоец освидетельствовали вначале хозяйственные укромные места. В
сарае, засыпанные мякиной, лежали четыре или больше мертвые овцы. Когда медведь
тронул одну овцу ногой, из нее поднялись мухи: они жили себе жирующим способом в
горячих говяжьих щелях овечьего тела и, усердно питаясь, сыто летали среди снега,
нисколько не остужаясь от него.
Из сарая наружу выходил дух теплоты, и в трупных скважинах убоины, наверно, было
жарко, как летом в тлеющей торфяной земле, и мухи жили там вполне нормально. Чиклину
стало тяжко в большом сарае, ему казалось, что здесь топятся банные печи, а Настя
зажмурила от вони глаза и думала, почему в колхозе зимой тепло и нету четырех времен
года, про какие ей рассказывал Прушевский на котловане, когда на пустых осенних полях
прекратилось пение птиц.
Молотобоец пошел из сарая в избу и, заревев в сенях враждебным голосом, выбросил
через крыльцо вековой громадный сундук, откуда посыпались швейные катушки.
Чиклин застал в избе одну бабу и еще мальчишку; мальчишка дулся на горшке, а мать
его, присев, разгнездилась среди горницы, будто все вещество из нее опустилось вниз, она
уже не кричала, а только открыла рот и старалась дышать.
— Мужик, а мужик! — начала звать она, не двигаясь от немощи горя.
— Чего? — отозвался голос с печки; потом там заскрипел рассохшийся гроб и вылез
хозяин.
— Пришли, — сказывала постепенно баба, — иди встречай… Головушка моя горькая!
— Прочь! — приказал Чиклин всему семейству.
Молотобоец попробовал мальчишку за ухо, и тот вскочил с горшка, а медведь, не зная,
что это такое, сам сел для пробы на низкую посуду.
Мальчик стоял в одной рубашке и, соображая, глядел на сидящего медведя.
— Дядь, отдай какашку, — попросил он, но молотобоец тихо зарычал на него, тужась
от неудобного положения.
— Прочь! — произнес Чиклин кулацкому населению.
Медведь, не трогаясь с горшка, издал из пасти звук, и зажиточный ответил:
— Не шумите, хозяева, мы сами уйдем.
Молотобоец вспомнил, как в старинные года он корчевал пни на угодьях этого мужика
и ел траву от безмолвного голода, потому что мужик давал ему пищу только вечером — что
оставалось от свиней, а свиньи ложились в корыто и съедали медвежью порцию во сне.
Вспомнив такое, медведь поднялся с посуды, обнял поудобней тело мужика и, сжав его с
силой, что из человека вышло нажитое сало и пот, закричал ему в голову на разные голоса —
от злобы и наслышки молотобоец мог почти разговаривать.
Зажиточный, обождав, пока медведь отдастся от него, вышел как есть на улицу и уже
прошел мимо окна снаружи, — только тогда баба помчалась за ним, а мальчик остался в избе
без родных. Постояв в скучном недоумении, он схватил горшок с пола и побежал с ним за
отцом-матерью.
— Он очень хитрый, — сказала Настя про этого мальчика, унесшего свой горшок.
Дальше кулак встречался гуще. Уже через три двора медведь зарычал снова, обозначая
присутствие здесь своего классового врага. Чиклин отдал Настю молотобойцу и вошел в
избу один.
— Ты чего, милый, явился? — спросил ласковый, спокойный мужик.
— Уходи прочь! — ответил Чиклин.
— А что, ай я чем не угодил?
— Нам колхоз нужен, не разлагай его!
Мужик не спеша подумал, словно находился в душевной беседе.