Page 55 - Котлован

жутко стало!
— Надо пойти справиться, — решил активист.
— Я сам схожу, — определил Чиклин, — Сиди записывай получше: твое дело — учет.
— Это — пока я дурак! — предупредил активиста Жачев. — Но скоро мы всех
разактивим: дай только массам измучиться, дай детям подрасти!
Чиклин пошел в кузню. Велика и прохладна была ночь над ним, бескорыстно светили
звезды над снежной чистотою земли, и широко раздавались удары молотобойца, точно
медведь застыдился спать под этими ожидающими звездами и отвечал им чем мог. «Медведь
— правильный пролетарский старик», — мысленно уважал Чиклин. Далее молотобоец
удовлетворенно и протяжно начал рычать, сообщая вслух какую-то счастливую песню.
Кузница была открыта в лунную ночь на всю земную светлую поверхность, в горне
горел дующий огонь, который поддерживал сам кузнец, лежа на земле и потягивая веревку
мехом. А молотобоец, вполне довольный, ковал горячее шинное железо и пел песню.
— Ну никак заснуть не дает, — пожаловался кузнец. — Встал, разревелся, я ему горно
зажег, а он и пошел бузовать… Всегда был покоен, а нынче как с ума сошел!
— Отчего ж такое? — спросил Чиклин.
— Кто его знает. Вчера вернулся с раскулачки, так все топтался и по-хорошему бурчал.
Угодили, стало быть, ему. А тут еще проходил один подактивный — взял и материю пришил
на плетень. Вот Михаил глядит все туда и соображает чего-то. Кулаков, дескать, нету, а
красный лозунг от этого висит. Вижу, входит что-то в его ум и там останавливается…
— Ну, ты спи, а я подумаю, — сказал Чиклин. Взяв веревку, он стал качать воздух в
горн, чтоб медведь готовил шины на колеса для колхозной езды.

* * *

Поближе к утренней заре гостевые вчерашние мужики стали расходиться в
окрестность. Колхозу же некуда было уйти, и он, поднявшись с Оргдвора, начал двигаться к
кузне, откуда слышалась работа молотобойца. Прушевский и Вощев также явились со всеми
совместно и глядели, как Чиклин помогает медведю. Около кузни висел на плетне возглас,
нарисованный по флагу: «За партию, за верность ей, за ударный труд, пробивающий
пролетариату двери в будущее».
Уставая, молотобоец выходил наружу и ел снег для своего охлаждения, а потом опять
всаживал молот в мякоть железа, все более увеличивая частоту ударов; петь молотобоец уже
вовсе перестал — всю свою яростную безмолвную радость он расходовал в усердие труда, а
колхозные мужики постепенно сочувствовали ему и коллективно крякали во время звука
кувалды, чтоб шины были прочней и надежней. Елисей, когда присмотрелся, то дал
молотобойцу совет:
— Ты, Миш, бей с отжошкой, тогда шина хрустка не будет и не лопнет. А ты лучше по
железу, как по стерве, а оно ведь тоже добро! Так — не дело!
Но медведь открыл на Елисея рот, и Елисей отошел прочь, тоскуя о железе. Однако и
другие мужики тоже не могли более терпеть порчи.
— Слабже бей, черт! — загудели они. — Не гадь всеобщего: теперь имущество — что
сирота, пожалеть некому… Да тише ты, домовой!
— Что ты так содишь по железу?! Что оно — единоличное, что ль?
— Выйди остынь, дьявол! Уморись, идол шерстяной!
— Вычеркнуть его надо из колхоза, и боле ничего. Аль нам убытки терпеть на самом-то
деле!
Но Чиклин дул воздух в горне, а молотобоец старался поспеть за огнем и крушил
железо, как врага жизни, будто если нет кулачества, так медведь один есть на свете.
— Ведь это же горе! — вздыхали члены колхоза.
— Вот грех-то: все теперь лопнет! Все железо в скважинах будет!