Page 62 - Котлован

стоят с коих пор! У них и ноги опухли, ведь им только и ходу, что корма воровать. Когда
путники дошли до своего места, то увидели, что весь котлован занесен снегом, а в бараке
было пусто и темно. Чиклин, сложив Жачева на землю, стал заботиться над разведением
костра для согревания Насти, но она ему сказала:
— Неси мне мамины кости, я хочу их!
Чиклин сел против девочки и все время жег костер для света и тепла, а Жачева услал
искать у кого-нибудь молоко. Елисей долго сидел на пороге барака, наблюдая ближний
светлый город, где что-то постоянно шумело и равномерно волновалось во всеобщем
беспокойстве, а потом свалился на бок и заснул, ничего не евши.
Мимо барака проходили многие люди, но никто не пришел проведать заболевшую
Настю, потому что каждый нагнул голову и непрерывно думал о сплошной коллективизации.
Иногда вдруг наставала тишина, но затем опять пели вдалеке сирены поездов,
протяжно спускали пар свайные копры, и кричали голоса ударных бригад, упершихся во
что-то тяжкое, кругом беспрерывно нагнеталась общественная польза.
— Чиклин, отчего я всегда ум чувствую и никак его не забуду? — удивилась Настя.
— Не знаю, девочка. Наверно, потому, что ты ничего хорошего не видела.
— А почему в городе ночью трудятся и не спят?
— Это о тебе заботятся.
— А я лежу вся больная… Чиклин, положи мне мамины кости, я их обниму и начну
спать. Мне так скучно стало сейчас!
— Спи, может, ум забудешь.
Ослабевшая Настя вдруг приподнялась и поцеловала склонившегося Чиклина в усы —
как и ее мать, она умела первая, не предупреждая, целовать людей.
Чиклин замер от повторившегося счастья своей жизни и молча дышал над телом
ребенка, пока вновь не почувствовал озабоченности к этому маленькому, горячему
туловищу.
Для охранения Насти от ветра и для общего согревания Чиклин поднял с порога Елисея
и положил его сбоку ребенка.
— Лежи тут, — сказал Чиклин ужаснувшемуся во сне Елисею. — Обними девочку
рукой и дыши на нее чаще.
Елисей так и поступил, а Чиклин прилег в стороне на локоть и чутко слушал
дремлющей головой тревожный шум на городских сооружениях.
Около полуночи явился Жачев; он принес бутылку сливок и два пирожных. Больше ему
ничего достать не удалось так как все новодействующие не присутствовали на квартирах, а
шиковали где-то на стороне. Весь исхлопотавшись, Жачев решился в конце концов
оштрафовать товарища Пашкина как самый надежный свой резерв; но Пашкина дома не
было — он, оказывается, присутствовал с супругой в театре. Поэтому Жачеву пришлось
появиться на представлении, среди тьмы и внимания к каким-то мучающимся на сцене
элементам и громко потребовать Пашкина в буфет, останавливая действие искусства.
Пашкин мгновенно вышел, безмолвно купил для Жачева в буфете продуктов и поспешно
удалился в залу представления, чтобы снова там волноваться.
— Завтра надо опять к Пашкину сходить, — сказал Жачев, успокаиваясь в дальнем
углу барака, — пускай печку ставит, а то в этом деревянном эшелоне до социализма не
доедешь!..
Рано утром Чиклин проснулся; он озяб и прислушался к Насте. Было чуть светло и
тихо, лишь Жачев бурчал во сне свое беспокойство.
— Ты дышишь там, средний черт! — сказал Чиклин к Елисею.
— Дышу, товарищ Чиклин, а как же нет? Всю ночь ребенка теплом обдавал!
— Ну?
— А девчонка, товарищ Чиклин, не дышит: захолодала с чего-то!
Чиклин медленно поднялся с земли и остановился на месте. Постояв, он пошел туда,
где лежал Жачев, посмотрел — не уничтожил ли калека сливки и пирожные, потом нашел