Page 61 - Котлован

— нам чувствовать нечего. Вы уж постарайтесь!
— Некому горевать, — сказал Чиклин. — Лежит ваш главный горюн.
Колхоз спокойно пригляделся к опрокинутому активисту, не имея к нему жалости, но и
не радуясь, потому что говорил активист всегда точно и правильно, вполне по завету, только
сам был до того поганый, что когда все общество задумало его однажды женить, дабы
убавить его деятельность, то даже самые незначительные на лицо бабы и девки заплакали от
печали.
— Он умер, — сообщил всем Вощев, подымаясь снизу. — Все знал, а тоже кончился.
— А может, дышит еще? — усомнился Жачев. — Ты его попробуй, пожалуйста, а то он
от меня ничего еще не заработал: я ему тогда добавлю сейчас!
Вощев снова прилег к телу активиста, некогда действовавшему с таким хищным
значением, что вся всемирная истина, весь смысл жизни помещались только в нем и более
нигде, а уж Вощеву ничего не досталось, кроме мученья ума, кроме бессознательности в
несущемся потоке существования и покорности слепого элемента.
— Ах ты, гад! — прошептал Вощев над этим безмолвным туловищем. — Так вот
отчего я смысла не знал! Ты, должно быть, не меня, а весь класс испил, сухая душа, а мы
бродим, как тихая гуща, и не знаем ничего!
И Вощев ударил активиста в лоб — для прочности его гибели и для собственного
сознательного счастья.
Почувствовав полный ум, хотя и не умен еще произнести или выдвинуть в действие его
первоначальную силу, Вощев встал на ноги и сказал колхозу:
— Теперь я буду за вас горевать!
— Просим!! — единогласно выразился колхоз.
Вощев отворил дверь Оргдома в пространство и узнал желанье жить в эту
разгороженную даль, где сердце может биться не только от одного холодного воздуха, но и
от истинной радости одоления всего смутного вещества земли.
— Выносите мертвое тело прочь! — указал Вощев.
— А куда? — спросил колхоз. — Его ведь без музыки хоронить никак нельзя! Заведи
хоть радио!..
— А вы раскулачьте его по реке в море! — догадался Жачев.
— Можно и так! — согласился колхоз. — Вода еще течет!
И несколько человек подняли тело активиста на высоту и понесли его на берег реки.
Чиклин все время держал Настю при себе, собираясь уйти с ней на котлован, но
задерживался происходящими условиями.
— Из меня отовсюду сок пошел, — сказала Настя. — Неси меня скорее к маме,
пожилой дурак! Мне скучно!
— Сейчас, девочка, тронемся. Я тебя бегом понесу. Елисей, ступай кликни
Прушевского — уходим, мол, а Вощев за всех останется, а то ребенок заболел.
Елисей сходил и вернулся один: Прушевский идти не захотел, сказал, что он всю
здешнюю юность должен сначала доучить, иначе она может в будущем погибнуть, а ему ее
жалко.
— Ну пускай остается, — согласился Чиклин. — Лишь бы сам цел был.
Жачев как урод не умел быстро ходить, он только полз; поэтому Чиклин сообразил
сделать так, что Настю велел нести Елисею, а сам понес Жачева. И так они, спеша,
отправились на котлован по зимнему пути.
— Берегите Медведева Мишку! — обернувшись, приказала Настя. — Я к нему скоро в
гости приду.
— Будь покойна, барышня! — пообещал колхоз.
К вечернему времени пешеходы увидели вдалеке электрическое освещение города.
Жачев уже давно устал сидеть на руках Чиклина и сказал, что надо бы в колхозе лошадь
взять.
— Пешие скорей дойдем, — ответил Елисей. — Наши лошади уж и ездить отвыкли: