Page 15 - Мастер и Маргарита

— Я вижу, что совершается какая-то беда из-за того, что я говорил с этим юношей из
Кириафа. У меня, игемон, есть предчувствие, что с ним случится несчастье, и мне его очень
жаль.
— Я думаю, — странно усмехнувшись, ответил прокуратор, — что есть еще кое-кто на
свете, кого тебе следовало бы пожалеть более, чем Иуду из Кириафа, и кому придется
гораздо хуже, чем Иуде! Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди,
которые, как я вижу, — прокуратор указал на изуродованное лицо Иешуа, — тебя били за
твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырех солдат,
и, наконец, грязный предатель Иуда — все они добрые люди?
— Да, — ответил арестант.
— И настанет царство истины?
— Настанет, игемон, — убежденно ответил Иешуа.
— Оно никогда не настанет! — вдруг закричал Пилат таким страшным голосом, что
Иешуа отшатнулся. Так много лет тому назад в долине дев кричал Пилат своим всадникам
слова: «Руби их! Руби их! Великан Крысобой попался!» Он еще повысил сорванный
командами голос, выкликая слова так, чтобы их слышали в саду: — Преступник!
Преступник! Преступник!
А затем, понизив голос, он спросил:
— Иешуа Га-Ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов?
— Бог один, — ответил Иешуа, — в него я верю.
— Так помолись ему! Покрепче помолись! Впрочем, — тут голос Пилата сел, — это не
поможет. Жены нет? — почему-то тоскливо спросил Пилат, не понимая, что с ним
происходит.
— Нет, я один.
— Ненавистный город, — вдруг почему-то пробормотал прокуратор и передернул
плечами, как будто озяб, а руки потер, как бы обмывая их, — если бы тебя зарезали перед
твоим свиданием с Иудою из Кириафа, право, это было бы лучше.
— А ты бы меня отпустил, игемон, — неожиданно попросил арестант, и голос его стал
тревожен, — я вижу, что меня хотят убить.
Лицо Пилата исказилось судорогой, он обратил к Иешуа воспаленные, в красных
жилках белки глаз и сказал:
— Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека,
говорившего то, что говорил ты? О, боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твое
место? Я твоих мыслей не разделяю! И слушай меня: если с этой минуты ты произнесешь
хотя бы одно слово, заговоришь с кем-нибудь, берегись меня! Повторяю тебе: берегись.
— Игемон…
— Молчать! — вскричал Пилат и бешеным взором проводил ласточку, опять
впорхнувшую на балкон. — Ко мне! — крикнул Пилат.
И когда секретарь и конвой вернулись на свои места, Пилат объявил, что утверждает
смертный приговор, вынесенный в собрании Малого Синедриона преступнику Иешуа
Га-Ноцри, и секретарь записал сказанное Пилатом.
Через минуту перед прокуратором стоял Марк Крысобой. Ему прокуратор приказал
сдать преступника начальнику тайной службы и при этом передать ему распоряжение
прокуратора о том, чтобы Иешуа Га-Ноцри был отделен от других осужденных, а также о
том, чтобы команде тайной службы было под страхом тяжкой кары запрещено о чем бы то
ни было разговаривать с Иешуа или отвечать на какие-либо его вопросы.
По знаку Марка вокруг Иешуа сомкнулся конвой и вывел его с балкона.
Затем перед прокуратором предстал стройный, светлобородый красавец со
сверкающими на груди львиными мордами, с орлиными перьями на гребне шлема, с
золотыми бляшками на портупее меча, в зашнурованной до колен обуви на тройной
подошве, в наброшенном на левое плечо багряном плаще. Это был командующий легионом
легат. Его прокуратор спросил о том, где сейчас находится себастийская когорта. Легат