Page 18 - Мастер и Маргарита
P. 18

щель! Да не только мышь, не проникнет даже этот, как его… из города Кириафа. Кстати, ты
               знаешь такого, первосвященник? Да… если бы такой проник сюда, он горько пожалел бы
               себя, в этом ты мне, конечно, поверишь? Так знай же, что не будет тебе, первосвященник,
               отныне  покоя!  Ни  тебе,  ни  народу  твоему,  —  и  Пилат  указал  вдаль  направо,  туда,  где  в
               высоте пылал храм, — это я тебе говорю — Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье!
                     — Знаю, знаю! — бесстрашно ответил чернобородый Каифа, и глаза его сверкнули. Он
               вознес руку к небу и продолжал: — Знает народ иудейский, что ты ненавидишь его лютой
               ненавистью и много мучений ты ему причинишь, но вовсе ты его не погубишь! Защитит его
               бог! Услышит нас, услышит всемогущий кесарь, укроет нас от губителя Пилата!
                     — О нет! — воскликнул Пилат, и с каждым словом ему становилось все легче и легче:
               не нужно было больше притворяться. Не нужно было подбирать слова. — Слишком много
               ты жаловался кесарю на меня, и настал теперь мой час, Каифа! Теперь полетит весть от меня,
               да не наместнику в Антиохию и не в Рим, а прямо на Капрею, самому императору, весть о
               том,  как  вы  заведомых  мятежников  в  Ершалаиме  прячете  от  смерти.  И  не  водою  из
               Соломонова пруда, как хотел я для вашей пользы, напою я тогда Ершалаим! Нет, не водою!
               Вспомни,  как  мне  пришлось  из-за  вас  снимать  со  стен  щиты  с  вензелями  императора,
               перемещать войска, пришлось, видишь, самому приехать, глядеть, что у вас тут творится!
               Вспомни  мое  слово,  первосвященник.  Увидишь  ты  не  одну  когорту  в  Ершалаиме,  нет!
               Придет под стены города полностью легион Фульмината, подойдет арабская конница, тогда
               услышишь  ты  горький  плач  и  стенания.  Вспомнишь  ты  тогда  спасенного  Вар-раввана  и
               пожалеешь, что послал на смерть философа с его мирною проповедью!
                     Лицо  первосвященника  покрылось  пятнами,  глаза  горели.  Он,  подобно  прокуратору,
               улыбнулся, скалясь, и ответил:
                     — Веришь ли ты, прокуратор, сам тому, что сейчас говоришь? Нет, не веришь! Не мир,
               не  мир  принес  нам  обольститель  народа  в  Ершалаим,  и  ты,  всадник,  это  прекрасно
               понимаешь. Ты хотел его выпустить затем, чтобы он смутил народ, над верою надругался и
               подвел народ под римские мечи! Но я, первосвященник иудейский, покуда жив, не дам на
               поругание веру и защищу народ! Ты слышишь, Пилат? — И тут Каифа грозно поднял руку:
               — Прислушайся, прокуратор!
                     Каифа смолк, и прокуратор услыхал опять как бы шум моря, подкатывающего к самым
               стенам сада Ирода великого. Этот шум поднимался снизу к ногам и в лицо прокуратору. А за
               спиной у него, там, за крыльями дворца, слышались тревожные трубные сигналы, тяжкий
               хруст  сотен  ног,  железное  бряцание,  —  тут  прокуратор  понял,  что  римская  пехота  уже
               выходит,  согласно  его  приказу,  стремясь  на  страшный  для  бунтовщиков  и  разбойников
               предсмертный парад.
                     — Ты  слышишь,  прокуратор?  —  тихо  повторил  первосвященник,  —  неужели  ты
               скажешь  мне,  что  все  это,  —  тут  первосвященник  поднял  обе  руки,  и  темный  капюшон
               свалился с головы Каифы, — вызвал жалкий разбойник Вар-равван?
                     Прокуратор тыльной стороной кисти руки вытер мокрый, холодный лоб, поглядел на
               землю,  потом,  прищурившись,  в  небо,  увидел,  что  раскаленный  шар почти  над  самой  его
               головою, а тень Каифы совсем съежилась у львиного хвоста, и сказал тихо и равнодушно:
                     — Дело идет к полудню. Мы увлеклись беседою, а между тем надо продолжать.
                     В  изысканных  выражениях  извинившись  перед  первосвященником,  он  попросил  его
               присесть на скамью в тени магнолии и обождать, пока он вызовет остальных лиц, нужных
               для последнего краткого совещания, и отдаст еще одно распоряжение, связанное с казнью.
                     Каифа  вежливо  поклонился,  приложив  руку  к  сердцу,  и  остался  в  саду,  а  Пилат
               вернулся  на  балкон.  Там  ожидавшему  его  секретарю  он  велел  пригласить  в  сад  легата
               легиона, трибуна когорты, а также двух членов Синедриона и начальника храмовой стражи,
               ожидавших  вызова  на  следующей  нижней  террасе  сада  в  круглой  беседке  с  фонтаном.  К
               этому Пилат добавил, что он тотчас выйдет и сам, и удалился внутрь дворца.
                     Пока  секретарь  собирал  совещание,  прокуратор  в  затененной  от  солнца  темными
               шторами  комнате  имел  свидание  с  каким-то  человеком,  лицо  которого  было  наполовину
   13   14   15   16   17   18   19   20   21   22   23