Page 19 - Мастер и Маргарита
P. 19
прикрыто капюшоном, хотя в комнате лучи солнца и не могли его беспокоить. Свидание это
было чрезвычайно кратко. Прокуратор тихо сказал человеку несколько слов, после чего тот
удалился, а Пилат через колоннаду прошел в сад.
Там в присутствии всех, кого он желал видеть, прокуратор торжественно и сухо
подтвердил, что он утверждает смертный приговор Иешуа Га-Ноцри, и официально
осведомился у членов Синедриона о том, кого из преступников угодно оставить в живых.
Получив ответ, что это — Вар-равван, прокуратор сказал:
— Очень хорошо, — и велел секретарю тут же занести это в протокол, сжал в руке
поднятую секретарем с песка пряжку и торжественно сказал: — Пора!
Тут все присутствующие тронулись вниз по широкой мраморной лестнице меж стен
роз, источавших одуряющий аромат, спускаясь все ниже и ниже к дворцовой стене, к
воротам, выходящим на большую, гладко вымощенную площадь, в конце которой виднелись
колонны и статуи Ершалаимского ристалища.
Лишь только группа, выйдя из сада на площадь, поднялась на обширный царящий над
площадью каменный помост, Пилат, оглядываясь сквозь прищуренные веки, разобрался в
обстановке. То пространство, которое он только что прошел, то есть пространство от
дворцовой стены до помоста, было пусто, но зато впереди себя Пилат площади уже не
увидел — ее съела толпа. Она залила бы и самый помост, и то очищенное пространство, если
бы тройной ряд себастийских солдат по левую руку Пилата и солдат итурейской
вспомогательной когорты по правую — не держал ее.
Итак, Пилат поднялся на помост, сжимая машинально в кулаке ненужную пряжку и
щурясь. Щурился прокуратор не оттого, что солнце жгло ему глаза, нет! Он не хотел
почему-то видеть группу осужденных, которых, как он это прекрасно знал, сейчас вслед за
ним возводят на помост.
Лишь только белый плащ с багряной подбивкой возник в высоте на каменном утесе над
краем человеческого моря, незрячему Пилату в уши ударила звуковая волна: «Га-а-а…» Она
началась негромко, зародившись где-то вдали у гипподрома, потом стала громоподобной и,
продержавшись несколько секунд, начала спадать. «Увидели меня», — подумал прокуратор.
Волна не дошла до низшей точки и неожиданно стала опять вырастать и, качаясь, поднялась
выше первой, и на второй волне, как на морском валу вскипает пена, вскипел свист и
отдельные, сквозь гром различимые, женские стоны. «Это их ввели на помост… — подумал
Пилат, — а стоны оттого, что задавили нескольких женщин, когда толпа подалась вперед».
Он выждал некоторое время, зная, что никакою силой нельзя заставить умолкнуть
толпу, пока она не выдохнет все, что накопилось у нее внутри, и не смолкнет сама.
И когда этот момент наступил, прокуратор выбросил вверх правую руку, и последний
шум сдуло с толпы.
Тогда Пилат набрал, сколько мог, горячего воздуха в грудь и закричал, и сорванный его
голос понесло над тысячами голов:
— Именем кесаря императора!
Тут в уши ему ударил несколько раз железный рубленый крик — в когортах, взбросив
вверх копья и значки, страшно прокричали солдаты:
— Да здравствует кесарь!
Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце. Под веками у него вспыхнул зеленый
огонь, от него загорелся мозг, и над толпою полетели хриплые арамейские слова:
— Четверо преступников, арестованных в Ершалаиме за убийства, подстрекательства к
мятежу и оскорбление законов и веры, приговорены к позорной казни — повешению на
столбах! И эта казнь сейчас совершится на Лысой Горе! Имена преступников — Дисмас,
Гестас, Вар-равван и Га-Ноцри. Вот они перед вами!
Пилат указал вправо рукой, не видя никаких преступников, но зная, что они там, на
месте, где им нужно быть.