Page 167 - Мастер и Маргарита

Гость изумился.
— Право, прокуратор, вы мне ничего не должны.
— Ну как же нет! При въезде моем в Ершалаим, помните, толпа нищих… я еще хотел
швырнуть им деньги, а у меня не было, и я взял у вас.
— О прокуратор, это какая-нибудь безделица!
— И о безделице надлежит помнить.
Тут Пилат обернулся, поднял плащ, лежащий на кресле сзади него, вынул из-под него
кожаный мешок и протянул его гостю. Тот поклонился, принимая его, и спрятал под плащ.
— Я жду, — заговорил Пилат, — доклада о погребении, а также и по этому делу Иуды
из Кириафа сегодня же ночью, слышите, Афраний, сегодня. Конвою будет дан приказ будить
меня, лишь только вы появитесь. Я жду вас!
— Имею честь, — сказал начальник тайной службы и, повернувшись, пошел с балкона.
Слышно было, как он хрустел, проходя по мокрому песку площадки, потом послышался стук
его сапог по мрамору меж львов. Потом срезало его ноги, туловище, и, наконец, пропал и
капюшон. Тут только прокуратор увидел, что солнца уже нет и пришли сумерки.

Глава 26

ПОГРЕБЕНИЕ

Может быть, эти сумерки и были причиною того, что внешность прокуратора резко
изменилась. Он как будто на глазах постарел, сгорбился и, кроме того, стал тревожен. Один
раз он оглянулся и почему-то вздрогнул, бросив взгляд на пустое кресло, на спинке которого
лежал плащ. Приближалась праздничная ночь, вечерние тени играли свою игру, и, вероятно,
усталому прокуратору померещилось, что кто-то сидит в пустом кресле. Допустив
малодушие — пошевелив плащ, прокуратор оставил его и забегал по балкону, то потирая
руки, то подбегая к столу и хватаясь за чашу, то останавливаясь и начиная бессмысленно
глядеть на мозаику пола, как будто пытаясь прочесть в ней какие-то письмена.
За сегодняшний день уже второй раз на него пала тоска. Потирая висок, в котором от
адской утренней боли осталось только тупое, немного ноющее воспоминание, прокуратор
все силился понять, в чем причина его душевных мучений. И быстро он понял это, но
постарался обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил,
и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное,
запоздавшими действиями. Обман же самого себя заключался в том, что прокуратор старался
внушить себе, что действия эти, теперешние, вечерние, не менее важны, чем утренний
приговор. Но это очень плохо удавалось прокуратору.
На одном из поворотов он круто остановился и свистнул. В ответ на этот свист в
сумерках загремел низкий лай, и из сада выскочил на балкон гигантский остроухий пес серой
шерсти, в ошейнике с золочеными бляшками.
— Банга, Банга, — слабо крикнул прокуратор.
Пес поднялся на задние лапы, а передние опустил на плечи своему хозяину, так что
едва не повалил на пол, и лизнул его в щеку. Прокуратор сел в кресло, Банга, высунув язык и
часто дыша, улегся у ног хозяина, причем радость в глазах пса означала, что кончилась
гроза, единственное в мире, чего боялся бесстрашный пес, а также то, что он опять тут,
рядом с тем человеком, которого любил, уважал и считал самым могучим в мире,
повелителем всех людей, благодаря которому и самого себя пес считал существом
привилегированным, высшим и особенным. Но, улегшись у ног и даже не глядя на своего
хозяина, а глядя в вечереющий сад, пес сразу понял, что хозяина его постигла беда. Поэтому
он переменил позу, поднялся, зашел сбоку и передние лапы и голову положил на колени
прокуратору, вымазав полы плаща мокрым песком. Вероятно, действия Банги должны были
означать, что он утешает своего хозяина и несчастье готов встретить вместе с ним. Это он
пытался выразить и в глазах, скашиваемых к хозяину, и в насторожившихся навостренных