Page 68 - На западном фронте без перемен

— Ты можешь поклясться?
— Да.
— Всем, что тебе свято? О господи, ну что мне сейчас свято? У нашего брата это понятие
растяжимое.

— Да, он умер тотчас же.
— Повторяй за мной: «И если это неправда, пусть я сам не вернусь домой».

— Пусть я сам не вернусь домой, если он умер не сразу же.
Я бы ей еще и не таких клятв надавал. Но, кажется, она мне поверила. Она долго стонет и
плачет. Потом она просит меня рассказать, как было дело, и я сочиняю историю, в которую
теперь и сам почти что верю.
Когда я собираюсь уходить, она целует меня и дарит мне его карточку. Он снят в своем
мундире новобранца и стоит, прислонившись спиной к круглому столу с ножками из
березовых поленьев, с которых не снята кора. На заднем плане — декоративный лес. На столе
стоит кружка пива.
Последний вечер перед отъездом. Все приумолкли. Я ложусь спать рано; я перебираю
подушки, прижимаюсь к ним, зарываюсь в них с головой. Как знать, доведется ли мне еще
когда-нибудь спать на такой вот перине!
Поздно вечером мать еще раз приходит ко мне в комнату. Она думает, что я сплю, и я
притворяюсь спящим. Разговаривать, сидеть рядом без сна было бы слишком тяжело.

Она сидит почти до самого утра, хотя ее мучают боли и временами она корчится. Наконец я не
выдерживаю и делаю вид, что просыпаюсь.

— Иди спать, мама, ты здесь простудишься.
Она говорит:

— Выспаться я и потом успею.
Я приподнимаюсь на подушках:
— Мне ведь сейчас еще не на фронт, мама. Я же сначала пробуду четыре недели в лагере. В
одно из воскресений я, может быть, еще наведаюсь к вам.

Она молчит. Затем она негромко спрашивает:
— Ты очень боишься?

— Нет, мама.
— Вот что я еще хотела сказать тебе: остерегайся женщин во Франции. Женщины там
дурные.
Ах мама, мама! Я для тебя ребенок — почему же я не могу положить тебе голову на колени и
поплакать? Почему я всегда должен быть сильнее и сдержаннее, — ведь и мне порой хочется
поплакать и услышать слово утешения, ведь я и в самом деле еще почти совсем ребенок, в
шкафу еще висят мои короткие штанишки. Это было еще так недавно, почему же все это
ушло?
Я говорю, стараясь быть как можно спокойнее:

— Там, где стоит наша часть, женщин нет, мама.
— И будь поосторожнее там на фронте, Пауль.
Ах, мама, мама! Почему я не могу обнять тебя и умереть вместе с тобой. Какие мы все- таки
несчастные людишки!

— Да, мама, я буду осторожен!
Ах, мама, мама! Давай встанем и уйдем, давай пойдем с тобой сквозь годы, в прошлое, пока с
нас не свалятся все эти беды, — в прошлое, к самим себе!