Page 69 - На западном фронте без перемен

— Может быть, тебе удастся перевестись куданибудь, где не так опасно?
— Да, мама, меня могут оставить при кухне, это вполне возможно.

— Так смотри же не отказывайся, не слушай, что люди говорят.
— Пускай себе говорят, мама, мне все равно.

Она вздыхает. Лицо ее светится в темноте белым пятном.
— А теперь иди спать, мама.
Она не отвечает. Я встаю и укутываю ее плечи моим одеялом. Она опирается на мою руку, — у
нее начались боли. Я веду ее в спальню. Там я остаюсь с ней еще некоторое время.

— А потом, мама, тебе еще надо выздороветь до моего возвращения.
— Да, да, дитя мое.

— Не смейте мне ничего посылать, мама. Мы там едим досыта. Вам здесь самим пригодится.
Вот она лежит в постели, бедная мама, которая любит меня больше всего на свете. Когда я
собираюсь уходить, она торопливо говорит:
— Я для тебя припасла еще две пары кальсон. Они из хорошей шерсти. Тебе в них будет
тепло. Смотри не забудь уложить их.

Ах, мама, я знаю, чего тебе стоило раздобыть эти кальсоны, сколько тебе пришлось бегать, и
клянчить, и стоять в очередях! Ах, мама, мама, как это непостижимо, что я должен с тобой
расстаться, — кто же, кроме тебя, имеет на меня право? Я еще сижу здесь, а ты лежишь там,
нам надо так много сказать друг другу, но мы никогда не сможем высказать все это.
— Спокойной ночи, мама.

— Спокойной ночи, дитя мое.

В комнате темно. Слышится мерное дыхание матери да тиканье часов. За окном гуляет ветер.
Каштаны шумят.
В передней я спотыкаюсь о свой ранец, — он лежит там, уже уложенный, так как завтра мне
надо выехать очень рано.
Я кусаю подушки, сжимаю руками железные прутья кровати. Не надо мне было сюда
приезжать. На фронте мне все было безразлично, нередко я терял всякую надежду, а теперь я
никогда уже больше не смогу быть таким равнодушным. Я был солдатом, теперь же все во мне
— сплошная боль, боль от жалости к себе, к матери, от сознания того, что все так беспросветно
и конца не видно.
Не надо мне было ехать в отпуск.