Page 65 - На западном фронте без перемен

достаю одну из книг и пытаюсь читать. Но я снова ставлю ее на место и беру другую. Ищу,
листаю, снимаю с полки книгу за книгой. Рядом со мной выросла целая стопа. К ней
прибавляются все новые и новые, — скорей, скорей, — листки, тетради, письма.
Я молча стою перед ними. Как перед судом. Дело плохо.
Слова, слова, слова, — они не доходят до меня.

Я медленно расставляю книги по местам.
Все кончено.

Тихо выхожу я из комнаты.
Я еще не потерял надежды. Правда, я больше не вхожу в свою комнату, но утешаю себя тем,
что несколько дней еще не могут решить дело бесповоротно. Впоследствии, когда- нибудь
позже, у меня будет для этого много времени — целые годы. Пока что я отправляюсь в
казармы навестить Миттельштедта, и мы сидим в его комнатке; в ней стоит тот особый,
привычный мне, как всякому солдату, тяжелый запах казенного помещения.
У Миттельштедта припасена для меня новость, от которой я сразу же чувствую себя
наэлектризованным. Он рассказывает, что Канторек в ополчении.
— Представь себе, — говорит Миттельштедт, доставая несколько прекрасных сигар, — меня
направляют после лазарета сюда, и я сразу же натыкаюсь на него. Он норовит поздороваться
со мной за ручку и кивает: «Смотрите-ка, да это никак Миттельштедт, ну как поживаете?» Я
смотрю на него большими глазами и отвечаю: «Ополченец Канторек, дружба дружбой, а
служба службой, вам бы не мешало это знать. Извольте стать смирно, вы разговариваете с
начальником». Жаль, что ты не видел, какое у него было лицо!
Нечто среднее между соленым огурцом и неразорвавшимся снарядом. Он оробел, но все же
еще раз попытался подольститься ко мне. Я прикрикнул на него построже. Тогда он бросил в
бой свой главный калибр и спросил меня конфиденциально: «Может, вы хотите сдать
льготный экзамен? Я бы все для вас устроил». Это он мне старое хотел напомнить,
понимаешь? Тут я здорово разозлился и тоже напомнил ему кое о чем: «Ополченец Канторек,
два года назад вы заманили нас вашими проповедями в добровольцы; среди нас был Иозеф
Бем, который, в сущности, вовсе не хотел идти на фронт. Он погиб за три месяца до срока
своего призыва. Если бы не вы, он еще подождал бы эти три месяца. А теперь — кру-гом! Мы
еще с вами поговорим». Мне ничего не стоило попроситься в его роту. Перво-наперво я взял
его с собой в каптерку и постарался, чтоб его покрасивей принарядили. Сейчас ты его
увидишь.
Мы идем во двор. Рота выстроена. Миттельштедт командует «вольно» и начинает поверку.

Тут я замечаю Канторека и не могу удержаться от смеха. На нем надето что-то вроде фрака
блекло-голубого цвета. На спине и на руках вставлены большие темные заплаты. Должно
быть, этот мундир носил какойнибудь великан. Черные потрепанные штаны, наоборот,
совсем коротенькие, они едва прикрывают икры. Зато ботинки слишком велики, — это
твердые, как камень, чеботы с высоко загнутыми вверх носами, допотопного образца, еще со
шнуровкой сбоку. Этот костюм довершает невероятно засаленная фуражка, которая в
противовес ботинкам мала, — не фуражка, а блин какой- то. В общем, вид у него самый
жалкий.

Миттельштедт останавливается перед ним:
— Ополченец Канторек, как у вас вычищены пуговицы? Вы этому, наверно, никогда не
выучитесь. Плохо, Канторек, очень плохо...
Я мычу про себя от удовольствия. Совершенно так же, тем же самым тоном Канторек
выговаривал в школе Миттельштедту: «Плохо, Миттельштед, очень плохо.»
Миттельштедт продолжает пробирать Канторека:

— Посмотрите на Беттхера, вот это примерный солдат, поучились бы у него!
Я глазам своим не верю. Ну да, так и есть, это Беттхер, наш школьный швейцар. Так вот кого
ставят Кантореку в пример! Канторек бросает на меня свирепый взгляд, он сейчас готов съесть
меня. Но я с невинным видом ухмыляюсь, глядя ему в физиономию, будто я его и знать не