Page 75 - На западном фронте без перемен

подавно не по нутру. Все это озлобляет солдата еще больше, чем окопная жизнь.
Наконец наступают торжественные минуты. Мы стоим навытяжку, и перед строем появляется
кайзер. Нас разбирает любопытство: какой он из себя? Он обходит фронт, и я чувствую, что я
в общем несколько разочарован: по портретам я его представлял себе иначе, — выше ростом и
величественнее, а главное, он должен говорить другим, громовым голосом.

Он раздает «железные кресты» и время от времени обращается с вопросом к кому- нибудь из
солдат. Затем мы расходимся.

После смотра мы начинаем беседу. Тьяден говорит с удивлением:
— Так это, значит, самое что ни на есть высшее лицо? Выходит, перед ним все должны стоять
руки по швам, решительно все! — Он соображает. Значит, и Гинденбург тоже должен стоять
перед ним руки по швам, а?

— А как же! — подтверждает Кат.
Но Тьядену этого мало. Подумав с минуту, он спрашивает:

— А король? Он что, тоже должен стоять перед кайзером руки по швам?
Этого никто в точности не знает, но нам кажется, что вряд ли это так, — и тот и другой стоят
уже настолько высоко, что брать руки по швам между ними, конечно, не принято.
— И что за чушь тебе в голову лезет? — говорит Кат. — Важно то, что сам-то ты вечно стоишь
руки по швам.

Но Тьяден совершенно загипнотизирован. Его обычно бедная фантазия заработала на
полный ход.

— Послушай, — заявляет он, — я просто понять не могу, неужели же кайзер тоже ходит в
уборную, точьв-точь как я?

— Да, уж в этом можешь не сомневаться, — хохочет Кропп.
— Смотри, Тьяден, — добавляет Кат, — я вижу, у тебя уже дважды два получается свиной
хрящик, а под черепом у тебя вошки завелись, сходи-ка ты сам в уборную, да побыстрей, чтоб
в голове у тебя прояснилось и чтоб ты не рассуждал как грудной младенец.
Тьяден исчезает.

— Но что я все-таки хотел бы узнать, — говорит Альберт, — так это вот что: началась бы война
или не началась, если бы кайзер сказал «нет»?

— Я уверен, что войны не было бы, — вставляю я, — ведь он, говорят, сначала вовсе не хотел
ее.

— Ну пусть не он один, пусть двадцать — тридцать человек во всем мире сказали бы «нет», —
может быть, тогда ее все же не было бы?

— Пожалуй что так, — соглашаюсь я, — но ведь они-то как раз хотели, чтоб она была.
— Странно все-таки, как подумаешь, — продолжает Кропп, — ведь зачем мы здесь?
Чтобы защищать свое отечество. Но ведь французы тоже находятся здесь для того, чтобы
защищать свое отечество. Так кто же прав?

— Может быть, и мы и они, — говорю я, хотя в глубине души и сам этому не верю.
— Ну, допустим, что так, — замечает Альберт, и я вижу, что он хочет прижать меня к стенке,
— однако наши профессора, и пасторы, и газеты утверждают, что правы только мы (будем
надеяться, что так оно и есть), а в то же время их профессора, и пасторы, и газеты утверждают,
что правы только они. Так вот, в чем же тут дело?

— Это я не знаю, — говорю я, — ясно только то, что война идет и с каждым днем в нее
вступают все новые страны.

Тут снова появляется Тьяден. Он все так же взбудоражен и сразу же вновь включается в