Page 79 - На западном фронте без перемен

голоса, дороже материнской ласки и сильнее, чем любой страх, они — самая крепкая и
надежная на свете защита, — ведь это голоса моих товарищей.

Теперь я уже не просто затерянный во мраке, тредещущий комочек живой плоти, — теперь я
рядом с ними, а они рядом со мной. Мы все одинаково боимся смерти и одинаково хотим
жить, мы связаны друг с другом какой-то очень простой, но нелегкой связью. Мне хочется
прижаться к ним лицом, к этим голосам, к этим коротким фразам, которые меня спасли и не
оставят в беде.
Я осторожно перекатываюсь через край воронки и ужом ползу вперед. Дальше пробираюсь на
четвереньках. Все идет хорошо. Я засекаю направление, оборачиваюсь и стараюсь запомнить
по вспышкам расположение наших батарей, чтобы найти дорогу обратно. Затем пытаюсь
установить связь с товарищами.

Я все еще боюсь, но теперь это разумный страх, это просто взвинченная до предела
осторожность. Ночь ветреная, и когда над стволами вспыхивает пламя залпа, по земле
перебегают тени. От этого я то вовсе ничего не вижу, то вижу все до мелочи. То и дело
замираю на месте, но каждый раз убеждаюсь, что опасности нет. Пробираюсь таким образом
довольно далеко вперед и, сделав небольшой круг, поворачиваю обратно. Я так и не нашел
никого из товарищей. Приближаюсь к нашим окопам, и каждый пройденный метр
прибавляет уверенности. Впрочем, вместе с ней растет и мое нетерпение.
Влопаться сейчас было бы совсем уж глупо.

Но тут меня снова разбирает страх. Я сбился с направления и не узнаю местности. Тихонько
забираюсь в воронку и пытаюсь сориентироваться. Известно уже немало случаев, когда солдат
спрыгивал в окоп, радуясь, что наконец добрался до него, а потом оказывалось, что окоп не
наш.

Через некоторое время я снова начинаю прислушиваться. Я все еще плутаю. Лабиринт
воронок кажется теперь таким безнадежно запутанным и огромным, что от волнения я уже
окончательно не знаю, в какую сторону податься. А вдруг я двигаюсь вдоль линии окопов?
Ведь этак можно ползти без конца. Поэтому я еще раз сворачиваю под прямым углом.
Проклятые ракеты! Кажется, что они горят чуть не целый час. Малейшее движение, — и
вокруг тебя все так и свистит.

Но ничего не поделаешь, надо отсюда выбираться. Медленно, с передышками я продвигаюсь
дальше, перебираю руками и ногами, становясь похожим на рака, и в кровь обдираю себе
ладони о зазубренные, острые как бритва осколки. Порой мне кажется, что небо на горизонте
как будто чуть-чуть светлеет, но, может быть, это мне просто мерещится? Так или иначе мне
постепенно становится ясно, что я сейчас ползу, чтобы спасти свою жизнь.

Где-то с треском рвется снаряд. Сразу же за ним — еще два. И пошло, и пошло. Огневой налет.
Стучат пулеметы. Теперь остается только одно — лежать, не трогаясь с места. Дело, кажется,
кончится атакой. Повсюду взлетают ракеты. Одна за другой.

Я лежу в большой воронке, скорчившись, по пояс в воде. Если начнется атака, плюхнусь в
воду, лицом в грязь, и залезу как можно глубже, только чтобы не захлебнуться. Мне надо
прикинуться, убитым.
Вдруг я слышу, как огонь перепрыгивает назад. Тотчас же сползаю вниз, в воду, сдвигаю каску
на самый затылок и высовываю рот ровно настолько, чтоб можно было дышать.
Затем я замираю, — где-то брякает металл, шаркают и топают приближающиеся шаги.
Каждый нерв во мне сжимается в холодный как лед комочек. Что-то с шумом проносится надо
мной, — первая цепь атакующих пробежала. Только одна распирающая череп мысль сидит в
мозгу: что ты сделаешь, если кто-нибудь из них спрыгнет в твою воронку? Теперь я быстро
вытаскиваю свой маленький кинжал и, крепко сжимая рукоятку, снова прячу его, окуная
держащую его руку в грязь. Если кто-нибудь прыгнет сюда, я сразу же полосну его, молотом
стучит у меня в голове. Надо сразу же перерезать ему глотку, чтобы он не закричал, иначе
ничего не выйдет: он перепугается не меньше меня, и уже поэтому мы бросимся друг на друга.
Значит, я должен быть первым.
Наши батареи открывают огонь. Один снаряд ложится поблизости от меня. Это приводит
меня в неистовую ярость: не хватало только, чтоб меня накрыло осколком от нашего же
снаряда; я кляну все на свете и скрежещу зубами, так что в рот мне лезет всякая дрянь; это