Page 92 - На западном фронте без перемен
P. 92

Альберт температурит. Я чувствую себя сносно, нога у меня болит, но гораздо хуже то, что под
                гипсом, очевидно, сидят вши. Нога ужасно зудит, а почесаться нельзя.

                Дни у нас проходят в дремоте. За окном бесшумно проплывают виды. На третью ночь мы
                прибываем в Хербесталь. Я узнаю от сестры, что на следующей остановке Альберта высадят, —
                у него ведь температура.

                —  А где мы остановимся? — спрашиваю я.
                —  В Кельне.

                —  Альберт, мы останемся вместе, — говорю я, — вот увидишь.
                Когда сестра делает следующий обход, я сдерживаю дыхание и загоняю воздух вовнутрь. Лицо
                у меня наливается кровью и багровеет. Сестра останавливается:
                —  У вас боли?

                —  Да, — со стоном говорю я. — Как-то вдруг начались.

                Она дает мне градусник и идет дальше. Теперь я знаю, что мне делать, — ведь я не зря учился
                у Ката. Эти солдатские градусники не рассчитаны на многоопытных вояк. Стоит только
                загнать ртуть наверх, как она застрянет в своей узкой трубочке и больше уже не опустится.

                Я сую градусник под мышку наискось, ртутью вверх, и долго пощелкиваю по нему
                указательным пальцем. Затем встряхиваю и переворачиваю его. Получается 37,9. Но этого
                мало. Осторожно подержав его над горящей спичкой, я догоняю температуру до 38,7.

                Когда сестра возвращается, я надуваюсь как индюк, стараюсь дышать отрывисто, гляжу на нее
                осоловелыми глазами, беспокойно ворочаюсь и говорю вполголоса:

                —  Ой, мочи нет терпеть! Она записывает мою фамилию на листочек. Я твердо знаю, что мою
                гипсовую повязку без крайней необходимости трогать не будут.

                Меня высаживают с поезда вместе с Альбертом.
                Мы лежим в лазарете при католическом монастыре, в одной палате. Нам очень повезло:
                католические больницы славятся своим хорошим уходом и вкусной едой. Лазарет весь
                заполнен ранеными из нашего поезда; среди них многие в тяжелом состоянии. Сегодня нас
                еще не осматривают, так как здесь слишком мало врачей. По коридору то и дело провозят
                низенькие тележки на резиновом ходу, и каждый раз кто-нибудь лежит на них, вытянувшись
                во весь рост. Чертовски неудобная поза, — так только спать хорошо.

                Ночь проходит очень беспокойно. Никто не может уснуть. Под утро нам удается ненадолго
                задремать. Я просыпаюсь от света. Дверь открыта, и из коридора слышатся голоса. Мои соседи
                по палате тоже просыпаются. Один из них, — он лежит уже несколько дней, — объясняет нам,
                в чем дело:
                —  Здесь наверху сестры каждое утро читают молитвы. У них это называется заутреней. Чтобы
                не лишать нас удовольствия послушать, они открывают дверь в палату.

                Конечно, это очень заботливо с их стороны, но у нас болят все кости и трещит голова.
                —  Что за безобразие! — говорю я. — Я только успел уснуть.

                —  Здесь наверху лежат с легкими ранениями, вот они и решили, что с нами это можно
                делать, — отвечает мой сосед.

                Альберт стонет. Меня разбирает злость, и я кричу:

                —  Эй вы там, замолчите! Через минуту в палате появляется сестра. В своем черно-белом
                монашеском одеянии она напоминает хорошенькую куклу для кофейника.
                —  Закройте же дверь, сестра, — говорит кто-то.

                —  Дверь открыта потому, что в коридоре читают молитву, — отвечает она.
                —  А мы еще не выспались.
   87   88   89   90   91   92   93   94   95   96   97