Page 90 - На западном фронте без перемен

выгоду.
— Альберт, — вспоминаю я, — а наши мешки со жратвой...

Нам становится грустно. Все это нам очень пригодилось бы. Если бы поезд отходил днем
позже. Кат наверняка разыскал бы нас и принес бы нам нашу долю.

Вот ведь невезение. В желудке у нас похлебка из муки — скудные лазаретные харчи, — а в
наших мешках лежат свиные консервы. Но мы уже настолько ослабели, что не в состоянии
волноваться по этому поводу.

Поезд прибывает лишь утром, и к этому времени в носилках хлюпает вода. Фельдшер
устраивает нас в один вагон. Повсюду снуют сестры милосердия из Красного Креста. Кроппа
укладывают внизу. Меня приподнимают, мне отведено место над ним.
— Ну обождите же, — вдруг вырывается у меня.

— В чем дело? — спрашивает сестра.
Я еще раз бросаю взгляд на постель. Она застлана белоснежными полотняными простынями,
непостижимо чистыми, на них даже видны складки от утюга. А я шесть недель не менял
рубашки, она у меня черная от грязи.
— Вы не можете влезть сами? — озабоченно спрашивает сестра.

— Залезть-то я залезу, — говорю я, чувствуя, что взопрел, — только снимите сначала белье.
— Зачем же? Мне кажется, что я грязен как свинья. Неужели меня положат сюда?

— Да ведь я. — Я не решаюсь закончить свою мысль.

— Вы его немножко измажете? — спрашивает она, стараясь приободрить меня. — Это не
беда, мы его потом постираем.
— Нет, не в этом дело, — говорю я в волнении.

Я совсем не готов к столь внезапному возвращению в лоно цивилизации.
— Вы лежали в окопах, так неужели же мы для вас простыни не постираем? — продолжает
она.
Я смотрю на нее; она молода и выглядит такой же свежей, хрустящей, чистенько вымытой и
приятной, как и все вокруг, трудно поверить, что это предназначено не только для офицеров,
от этого становится не по себе и даже как-то страшновато.

И все-таки эта женщина — сущий палач: она заставляет меня говорить.
— Я только думал. — На этом я умолкаю: должна же она понять, что я имею в виду.

— Что еще такое?
— Да я насчет вшей, — выпаливаю я наконец.

Она смеется:
— Надо же и им когда-нибудь пожить в свое удовольствие.

Ну что ж, теперь мне все равно. Я карабкаюсь на полку и укрываюсь с головой.
Чьи-то пальцы шарят по одеялу. Это фельдшер. Получив сигары, он уходит.

Через час мы замечаем, что мы уже едем.
Ночью я просыпаюсь. Кропп тоже ворочается. Поезд тихо катится по рельсам. Все это еще
как-то непонятно: постель, поезд, домой. Я шепчу:
— Альберт!

— Что?