Page 144 - Петр Первый

отдаюсь в покров шедрот ваших… Всегдашний раб пресветлейшего вашего величества
Бом Бор Дир Петер».

Не останавливаясь, проплыли мимо Казани, где разлив омывал белые стены. Миновали
высокобережный Симбирск и городок Самару, в защиту от кочевников обнесенный
деревянным частоколом на земляных раскатах. За Саратовом травянистые берега
утонули в солнечном мареве, голубая река текла лениво, степной зной дышал, как из
печи.

Петр, Лефорт, Алексашка и князь-папа, взятый в поход для шумства и пьянства, –
целыми днями курили трубки на высокой корме каторги. Казалось, – когда поглядывали
на многоверстный караван судов, поблескивающих ударами весел, – что продолжается
все та же веселая военная потеха. Что за крепость Азов? И как ее воевать? Про то
хорошо не знали: на месте будет виднее. Князь-папа, пьяненький и ласковый, говаривал,
сдирая ногтями шелуху с сизого носа:
– Дожили мы, сынок… Давно ли я тебя цифири-то учил… На войну поплыли… Ах ты, мой
красавец…
Лефорт дивился роскоши и величию реки – без конца и без краю.
– Что король французский, что император австрийский, – говорил он, – о, если бы
побольше у тебя денег, Петер… Нанять побольше инженеров в Европе, побольше
офицеров, побольше умных людей… Какой великий край, дикий и пустынный край!..

В Царицыне караван остановился. И здесь начались беды. Лошадей оказалось всего
пятьсот голов. Солдаты, отмотавшие руки на веслах, должны были на себе тащить пушки
и обозы. Не хватало хлеба, пшена, масла. Усталые и голодные войска три дня шли
степью на городок Паншино, к Дону, где находились главные склады продовольствия.
Много людей надорвалось, попадало. Думали отдохнуть в Паншине. Но оттуда,
навстречу, прибыло письмо от боярина Тихона Стрешнева, ведавшего кормом для всей
армии:
«Господин бомбардир… Печаль нам слезная из-за воров-подрядчиков. Гости Воронин,
Ушаков и Горезин взялись поставить 15 000 ведер сбитню, 45 000 ведер уксусу да
столько же водки, 20 000 осетров соленых да столько же лещей, судаков и щук, 10 000
пуд ветчины, масла и сала – 5000 пуд, соли – 8000 пуд… Дано подрядчикам тридцать три
тысячи рублей. Из тех денег половину они украли. Соли вовсе нет ни фунта. Рыба
вонючая, – в амбар нельзя взойти… Хлеб лежалый весь. Одно – овес добрый и сено
доброе ж, а ставил купчина Иван Бровкин… От сего воровства тебе, милостивому
нашему, печаль, а ратным людям оскудение… Теперь только бог может сделать, чтоб в
том ратном деле вас не задержать…»
Петр и Лефорт, оставив войско, поскакали в Паншино. Небольшая станица на острову
посреди Дона была окружена, как горелым лесом, оглоблями обозов. Повсюду лежали
большерогие волы, паслись стреноженные лошади. Но – ни живой души: в
послеобеденный час спали часовые, караульщики, извозные солдаты. Одиноко
простучали по-над Доном копыта всадников. На бешеный окрик Петра чья-то
взлохмаченная голова вылезла из-за плетня, из конопли. Почесываясь, мужик повел к
хате, где стоял боярин… Петр рванул дверь, загудели потревоженные мухи. На двух
сдвинутых лавках, покрывшись с головой, спал Стрешнев. Петр сорвал одеяло. Схватил
за редкие волосы перепуганного боярина, – не мог говорить от ярости, – плюнул ему в
лицо, стащил на земляной пол, бил ботфортом в старческий мягкий бок…

Часто дыша, присел к столу, велел открыть ставни. Глаза выпучены. Под загаром
гневные пятна на похудевшем лице.

– Докладывай… Встань! – крикнул он Стрешневу. – Сядь. Подрядчиков повесил? Нет?
Почему?

– Государь… (Петр топнул ногой.) Господин бонбандир… (Тихон Стрешнев и кряхтеть
боялся и кланяться боялся.) Подрядчики пускай доставят сначала, что должны по
записи, а то что же с мертвых-то нам спрашивать…

– Не так… Дурак!.. А почему Иван Бровкин не ворует? Мои люди не воруют, а ваши все