Page 148 - Петр Первый

турецким мячикам:
– За поклоны буду наказывать… Нехорошо бывать трусом… Шанде, шанде, стыдно!.. А
еще русский зольдат…
Как он и предсказывал, плохо получилось с продовольствием, в особенности – питьевой
водой: татары жестокими напусками разбивали обозы, тянущиеся из Митишевой
пристани. Одолеть легкоконных татар не было возможности, – не принимая боя,
засыпали русских стрелами, уносились в степь. Наконец лагерь был окончен, в глубоких
окопах люди прятались от снарядов. Войска Лефорта и Головина только на четвертые
сутки подошли к позициям – с музыкой, барабанами, развернутыми знаменами.

Петр важно шагал перед бомбардирской ротой. В ней рядовыми шли Меньшиков, Алеша
Бровкин, Волков, недавно взятый на службу искусный пушкарь – голландец Яков Янсен.
Впереди Петра выковыривал ногами, бил в медные тарелки огромный человек с
медвежьим носом и толстыми губами – новый собутыльник царя – литаврщик, по
прозванию Вареной Мадамкин, ерник и пьяница, каких еще не бывало.

Петр с частью бомбардиров прошел в Гордонов лагерь. (Войска Лефорта на левом крыле,
Головина – на правом – спешно окапывались.) Редуты, обнесенные фашинами и мешками
с землей, были вынесены шагов на пятьсот к каменным стенам крепости. Там между
зубцами виднелись фески и острые глаза турецких стрелков. Опершись об Алексашкино
плечо, Петр вспрыгнул на фашины. Гордон стремительно схватил его:

– Ахтунг! Берегись!
Длинный ствол ружья между зубцами пыхнул дымком, подзорная труба вылетела из рук
Петра. Он соскочил в окоп, пригнулся. К нему кинулись. Он обнажил зубы запекшейся
улыбкой.
– Черт! Собаки! – проговорил с трудом. – Дай фитиль…

Бомбардиры откатили медную короткую мортиру, глядящую дулом в небо. Петр умело
(бегая зрачками на людей) вложил картуз пороху, покидал на руках двадцатифунтовое
ядро, поправил запал, вкатил в мортиру. Присев, навел прицел:
– С богом, первая… Отойди!

Мортира рыгнула пламенным облаком. Круглая бомба крутою дугой понеслась и упала
близ крепостной стены. Турки, высунувшись между зубцами, кричали что-то обидное.
Петр побагровел. Ему откатили вторую мортиру…
………………………………………………………
Под высокими стенами Азова стыдно было и вспоминать недавнее молодечество – взять
крепость с налету. Обложившая армия, возведя батареи и редуты, две недели кидала
бомбы. В городе занимались пожары. Рухнула одна из караульных башен. (По сему
случаю в землянке у Петра было большое шумство.) Но к туркам снова подошли с моря
двадцать галер с подкреплением. Пожары тушились. По ночам янычары, как змеи,
подползали с кривыми ножами к русским окопам и резали часовых. А стены продолжали
стоять отчаянно неприступными. Хуже всего было с доставкой продовольствия. На
консилии генералы решили крикнуть охотников, обещали по десяти рублев за взятие
каланчей. Вызвалось до двухсот донских казаков, в подкрепление им дали солдатский
полк, и ночью казаки, подобравшись к каланче, что на левом берегу, попробовали
взорвать ворота, – не удалось, тогда ломами разворочали стену, ворвались. Турок было
около тридцати человек. Четверых зарубили, остальным скрутили руки. Захватили
пятнадцать пушек. И так палили из них через Дон по другой каланче, что турки ушли и
оттуда. Дело было великое: Дон свободен. В лагерях служили молебны, на пирование
прибыл князь-папа из Митишей.
Но неожиданно стряслась большая беда. Дни стояли знойные. К полудню люди бродили,
как вареные, ища тени. Не хотелось драться, никакой не было злобы. В котелках
разносили щи с вяленой рыбой, выдавалось по чарке водки. Косматое солнце заливало
нестерпимым жаром, звенели кузнечики, липли мухи, воняло дерьмо, от зноя зыбкими
казались азовские стены и башни. По стародавнему обычаю, после обеда все в лагере