Page 225 - Петр Первый

Андрюшка, отойдя, озирался – гнилые заборы, покосившиеся избы… Тучи цепляются за
церковные кресты. К нему приближался низко подпоясанный человек в валенках, –
толстые облупленные губы его вытянулись жаждуще. Сторож у столба и купчишки из
лавок глядели, что сейчас будет.

– Откуда пришел? Ты чей? Меж двор шатаешься? – Человек вплоть задышал чесночным
перегаром. Голиков только и мог от страха – заикнуться, затрепетал языком. Человек
взял его за ворот.

– Это – денисовский, – крикнули из лавки.
– Он их девять человек везет сжигаться, – тонкогласно ска-зали из другой лавки.

Человек тряхнул Андрюшку:
– На столбе царскую грамоту читал? Иди за мной, сукин сын…

И поволок его (хотя Андрюшка и не упирался) в конец площади, на воеводин двор.
.. . . . . . . . . . . .

Андрей Денисов, нарядный, расчесанный, держа на колене кунью шапку, сидел в
горнице у воеводы – захудавшего стольника Максима Лупандина. Воевода, пригорюнясь,
поглядывал, какие у купчины добрые козловые сапожки и кафтан мышиный, на алом
шелку, гамбургского, а то, пожалуй, и аглицкого сукна. Сам-то воевода сидел в потертой
беличьей шубейке, – не дороден, лыс, угреват. При покойном государе Федоре
Алексеевиче был в стольниках, при Петре Алексеевиче едва добился кормления в
Белозерск.

Разговаривали вокруг да около: и Денисов не нажимал, и воевода не нажимал. «Экий у
него кафтан, – думал воевода, – а вдруг отдаст?» Он тайно послал холопа в
Крестовоздвиженский монастырь за отцом Феодосием, но и Денисов тоже кое-что
придерживал до времени.
– Погода, погода, бог с ней, – говорил Денисов. – Переменится ветер – пойдем на парусах
через озеро… Не переменится – как-нибудь уже берегом пробьемся… Лихое дело нам до
Ковжи добраться, там людей найдем до самого Повенца…
– Конечно, твое дело понятное, – уклончиво отвечал воевода, поглядывая на кафтан…

– Максим Максимыч, сделай милость – не задерживай баржи и людишек моих.

– Кабы не указ, – о чем и толковать. – Воевода вытаскивал из кармана царскую грамоту,
свернутую трубкой, подслеповато ползал по ней бородкой. – «…По указу великого князя
и царя всеа… Сказано… Тунеядцев и дармоедов, что кормятся при монастырях, и всяких
монастырских служек брать в солдаты…»
– Монастыри нас не касаются, у нас дело торговое…

– Обожди… «…и брать в солдаты же конюхов и боярских холопей, и всех шатающихся
меж двор, нищих и беглых…» Что мне с тобой делать, Андрей? – не придумаю… Ну,
подьячий бы какой-нибудь привез эту грамоту… Привез ее Преображенского полку
поручик Алексей Бровкин с солдатами. Знаешь, как ныне с поручиками-то
разговаривать?

Денисов, отогнув полу кафтана, брякнул серебром в кармане. Воевода испугался, что
сейчас продешевит, стал оглядываться на дверь, – не войдет ли Феодосий. Вошел
толстогубый ярыжка, толкая перед собой Андрюшку Голикова. Сорвал шапку, махнул в
пояс поклон:
– Максим Максимыч, еще одного поймал…

– На колени! – гневно крикнул воевода. (Ярыжка поднажал, Голиков стукнулся о пол
костлявыми коленками.) – Чей сын? Чей холоп? Откуда бежал? (Ярыжке.) Ванька, подай
чернила, перо…