Page 230 - Петр Первый

– Приезжим из Европы у нас первое время скучно бывает. Но вот скоро, бог даст, с
турками замиримся – велим всем носить венгерское и немецкое платье, улицы будем
мостить камнем, разбойников из Москвы выведем.
Иоганн Паткуль отвечал ей ледяным голосом, не разжимая тонких губ. В Москву он
приехал с неделю, из Риги. Остановился не на посольском дворе, а в доме вице-адмирала
Корнелия Крейса, вместе с генерал-майором Карловичем, прибывшим несколько ранее
из Варшавы от короля Августа. Нужды они покуда никакой не терпят. Москва
действительно не мощена и пыльна, и народ одет худо.
– Я успел заметить, – Паткуль с усмешкой взглянул на Карловича, слегка свистевшего
горлом от полнокровия и тесноты военного кафтана, перепоясанного по тучному животу
широким шарфом, – я заметил особенный способ, каким московская чернь наживает
несколько копеек себе на водку. Когда что-нибудь купишь у него и требуешь сдачи, он
намеренно обсчитывает в свою пользу и просит проверить. Пересчитав, говоришь ему,
что счет не верен. Он божится, будто именно я обсчитался, снова начинает считать
сдачу и крестится на церковные главы, что счет верен. Я второй и третий раз
пересчитываю, и он спорит и опять считает сам. И так он проделывает раз десять сряду,
покуда тебе не надоест и ты не отойдешь, махнув рукой на пропажу.

– Нужно приказывать своему холопу брать такого человека и тащить в земскую избу, там
его хорошенько отколотят батогами, – с твердостью сказала Анна Ивановна.

Паткуль презрительно пожал плечом.
Вошел Петр, свежий, в расчесанном паричке. Анхен торопливо поднесла ему тминной…
Выпив, он потянулся губами, чмокнул ее в щеку. Мажордом отворил дверь, стукнул
булавой. Пошли в столовую, где на сводчатом потолке резвились меж облачков
купидоны, штукатуренные стены прикрыты фламандскими шпалерами, над глазуревым
камином – картина славного Снайдерса, – изобилие битой птицы и плодов земли.
Петр сел спиной к пылающим дровам, Паткуль – по правую его руку, Карлович и
Кенигсек – по левую, озабоченная Анхен – напротив. На пестрой полотняной скатерти в
хрустальных кубках было уже налито венгерское, грудой посреди стола лежали
кровяные, свиные и ливерные колбасы. От холодных блюд пахло пряностями. За
окошком несло колючую пыль, мотались голые ветви. Здесь было тепло. Убранство
стола, довольные лица гостей, огоньки камина уютно отражались в зерцалах стенных
подсвечников.

Петр поднял чарку за любезного друга сердца польского короля Августа. Гости откинули
букли париков на плечи и принялись кушать.

– Государь, мы просим тайны, ибо дело весьма тайное, – сказал Иоганн Паткуль после
четвертой перемены кушаний: молодых гусят с грецкими орехами.
– Ладно. – Петр кивнул. Раздвинув локтями оловянные блюда, морщась улыбкой,
поглядывал на щечки подвыпившей Анхен. Весь обед он шутил, подсмеивался над
хозяйской скупостью Анны Ивановны, подмигивал ей на Кенигсека: «Не из его ли
голубей соус на столе, коих на ваш Венеркин алтарь приносит?..» Нельзя было
разобрать, точно ли он хочет слушать крайней важности сообщения, ради которых
Иоганн Паткуль и Карлович спешно прибыли в Москву.

До нынешнего дня видели они его всего раз – у вице-адмирала. Петр был приветлив, но
от разговора уклонился. Сегодня сам позвал их сюда, к фаворитке, на тайный обед.
Паткуль почтительно-холодным взором наблюдал за этим азиатом. Говорить с ним было
неотложно. Посольство молодого шведского короля Карла Двенадцатого давно сидело в
Москве, переговариваясь со Львом Кирилловичем и боярами о вечном со Швецией
мире, – шведы тоже еще не видали царя, но на днях ожидался в Кремле прием и
вручение верительных грамот.

– Господин Карлович и господин посланник подтвердят, что мои слова – в полном
согласии с сердечным желанием его величества короля Августа. Говорю истинно от
скорби сердца. Все лифляндское рыцарство и все именитое купечество Риги молят,
государь, преклонить к нам слух.