Page 259 - Петр Первый

начинания и нового столетнего века в веселии друг друга поздравлять с новым годом. По
знатным и проезжим улицам у ворот и домов учинить некоторое украшение от древ и
ветвей сосновых, еловых и можжевеловых, против образцов, каковые сделаны на
гостином дворе у нижней аптеки. Людям скудным хотя по древу или ветви над воротами
поставить. По дворам палатных, воинских и купеческих людей чинить стрельбу из
небольших пушечек или ружей, пускать ракеты, сколько у кого случится, и зажигать
огни. А где мелкие дворы – собрався пять или шесть дворов – зажигать худые смоляные
бочки, наполняя соломою или хворостом. Перед бурмистерскою ратушей стрельбе и
огненным украшениям по их рассмотрению быть же…»
.. . . . . . . . . . . .

Звона такого давно не слышали на Москве. Говорили: патриарх Адриан, ни в чем не смея
перечить царю, отпустил пономарям на звон тысячу рублев и пятьдесят бочек крепкого
патриаршего полпива. Вприсядку отзванивали колокола на звонницах и колокольнях.
Москва окутана была дымами, паром от лошадей и людей. Визжал морозный снег.
Деревья гнулись от инея. В чаду стояли кабаки, открытые день и ночь. За дымами солнце
поднималось румяное, небывалое, – отсвечивало на широких бердышах сторожей у
костров.

Сквозь колокольный звон по всей Москве трещали выстрелы, басом рявкали пушки.
Вскачь проносились десятки саней, полные пьяных и ряженых, мазанных сажей, в
вывороченных шубах. Задирали ноги, размахивая штофами, орали, бесновались, на
раскатах вываливались кучей под ноги одуревшему от звона и дыма простому народу.
Всю неделю до крещенья гудела, шумела Москва. Занималась пожарами. Хорошо, что
было безветренно. В город сбежалось много разбойников из окрестных лесов. Только
повалит дым где-нибудь за снежными крышами, – скачут в санях недобрые люди – в
овечьих сушеных мордах, в скоморошьих колпаках, ломают ворота, кидаются в горящий
дом, – грабят, разбивают все дочиста. Иных ловили, иных народ задавил. Шел слух, будто
в Москве гуляет сам Есмень Сокол.

Царь с ближними, с князем-папой, старым беспутником Никитой Зотовым, со
всешутейшими архиепископами, – в архидьяконской ризе с кошачьими хвостами, –
объезжал знатные дома. Пьяные и сытые по горло, – все равно налетали, как саранча, –
не столько ели, сколько раскидывали, орали духовные песни, мочились под столы.
Напаивали хозяев до изумления и – айда дальше. Чтобы назавтра не съезжаться из
разных мест, ночевали вповалку тут же, на чьем-нибудь дворе. Москву обходили с
веселием из конца в конец, поздравляли с пришествием нового года и столетнего века.
Посадские люди, тихие и богобоязненные, жили эти дни в тоске, боялись и высунуться
со двора. Непонятно было – к чему такое неистовство? Черт, что ли, нашептывал царю
мутить народ, ломать старый обычай – становой хребет, чем жили… Хоть тесно жили, да
честно, берегли копейку, знали, что это так, а это не так. Все оказалось дурно, все не по
нему.
Не признававшие крыжа и щепоти собирались в подпольях на всенощные бдения. Опять
зашептали, что дожить только до масленой: с субботы на воскресенье вострубит труба
Страшного суда. В Бронной слободе объявился человек, собирал народ в баню,
кружился, бил себя ладошами по лицу, кричал нараспев, что-де он – господь Саваоф, и с
ручками и с ножками, и падал весь в пене… Другой человек, космат, гол и страшен,
являлся народу, держа в руке три кочерги, пророчил невнятно, грозил бедствиями.

У ворот Китая и Белого города прибили второй царский указ: «Боярам, царедворцам,
служилым людям приказным и торговым ходить отныне и безотменно в венгерском
платье, весной же, когда станет от морозов легче, носить саксонские кафтаны».

На крюках вывесили эти кафтаны и шляпы. Солдаты, охранявшие их, говорили, что
скоро-де прикажут всем купчихам, стрель-чихам, посадским женкам, попадьям и
дьяконицам ходить простоволосыми, в немецких коротких юбках и под платьем
накладывать на бока китовые ребра… У ворот стояли толпы в смущении, в смут-ном
страхе. Передавали шепотом, будто неведомый человек с тремя кочергами закидал
калом такой же вот кафтан на крюке и кричал: «Скоро не велят по-русски
разговаривать, ждите! Понаедут римские и лютерские попы перекрещивать весь народ.
Посадских отдадут немцам в вечную кабалу. Москву назовут по-новому – Чертоград. В