Page 257 - Петр Первый
P. 257

– Не махай перстами, я тебе не черт, ты мне не батька. Выходите все, а то дверь высажу.
                – А что вы за люди? – странно, насмешливо спросил старец. – Зачем в такое пустое
                лесное место заехали?
                – А такие мы люди, – с царской грамотой люди. Не будете слушать – всех перевяжем,
                отвезем в Повенец.
                Стариковская голова скрылась, не ответив. Что было делать? Яким отчаянно шептал:
                «Алексей Иванович, ей-богу, сожгутся…» Опять там затянули «со святыми упокой».
                Алексей топтался перед дверями, от досады пошмыгивая носом. Ну, как уйти? Разнесут
                по всем скитам, что-де прогнали офицера. Снял варежки, подпрыгнул, ухватился за край
                окошка, подтянулся, увидел: в горячем свете множества свечей обернулись к нему
                ужаснувшиеся бородатые лица, обороняясь перстами, зашипели: «Свят, свят, свят».
                Алексей спрыгнул:

                – Давай еще раз в дверь…
                Солдаты раз ударили. Стали ждать. Тогда из чердачного окошка полезли трое (Яким
                признал Степку Бармина и Петрушку Кожевникова), в руках – охотничьи луки, за поясом
                – по запасной стреле, у третьего – пищаль. Вылезли на крышу, глядели на солдат. Мужик
                с пищалью сказал сурово:

                – Отойдите, стрелять будем. Нас много.

                От дерзости такой Алексей Бровкин растерялся. Будь то посадские какие-нибудь
                людишки, – разговор короткий. Это были самые коренные мужики, их упрямство он
                знал. Тот, с пищалью, – вылитый его крестный покойный, толстоногий, низко
                подпоясанный, борода жгутами, медвежьи глаза… Не стрелять же в своего, такого.
                Алексей только погрозил ему. Яким ввязался:

                – Тебя как зовут-то?
                – Ну, Осип зовут, – неохотно ответил мужик с пищалью.

                – Что ж, Осип, не видишь – господин офицер и сам подневольный. Вы бы с ним по любви
                поговорили, столковались.
                – Чего он хочет? – спросил Осип.

                – Дайте ему человек десять, пятнадцать в войско, да нашим солдатам дайте обогреться.
                Ночью уйдем.

                Петрушка и Степан, слушая, присели на корточки на краю крыши. Осип долго думал.
                – Нет, не дадим.

                – Почему?
                – Вы нас по старым деревням разошлете, в неволю. Живыми не дадимся. За старинные
                молитвы, за двоеперстное сложение хотим помереть. И весь разговор…
                Он поднял пищаль, дунул на полку из рога, подсыпал пороху и стоял, коренасто, над
                дверью. Что тут было делать? Яким посоветовал махнуть рукой на эту канитель:
                Нектария не сломить.

                – Он упрям, я тоже упрям, – ответил Алексей. – Без людей не уйду. Возьмем их осадой.
                Двоих солдат послали за лошадьми, – отпрячь, кормить. Четверых – греться в келью.
                Остальным быть настороже, чтобы в моленную не было проноса воды и пищи. День
                кончался. Мороз крепчал. Раскольники похоронно пели. Петрушка и Степан посидели,
                посидели, перешептываясь, на крыше, поняли – дело затяжное.

                – Нам до ветру нужно, – стали просить. – На крыше – грех, пустите нас спрыгнуть.
                Алексей сказал:
   252   253   254   255   256   257   258   259   260   261   262