Page 260 - Петр Первый

старинных книгах открылось: царь-де Петр – жидовин из колена Данова».
Как было не верить таким словам, когда под крещение приказчики купца Ревякина
стали вдруг рассказывать – бегая в рядах по лавкам – о случившейся великой и страшной
жертве во искупление мира от антихриста: близ Выг-озера несколько сот двуперстно
молящихся сожглись живыми. Над пожарищем распалось небо, и видима стала твердь
стеклянная и престол, стоящий на четырех животных, на престоле сидящий господь,
ошую и одесную – дважды по двунадесят старцев и херувимы окрест его, – «двомя крылы
летаху, двомя очи закрываху, двомя же ноги». От престола слетел голубь, и огнь погас, и
на месте гари стало благоухание.

В Ямском приказе какой-то человек, обыкновенного роста и вида, уходя, бросил на пол
письмо. Человека этого окликнули: «Чего обронил, эй?» Испугавшись, он побежал и
скрылся. На запечатанном письме стояло: «Поднести великому государю, не
распечатав». Дьяк Павел Васильевич Суслов едва-едва трясущимися руками попал в
рукава шубы. Грозя ездовому – спустить со спины шкуру, – поскакал в Преображенское.

Караульный офицер в дворцовых сенях с презрением оглянул дьяка от лысины до
сафьяновых сапожек на меху: «Нельзя к царю». Павел Васильевич, ослабев от тревоги,
сел на лавку. Народу толпилось много: наглые военные, русские – все большого роста,
широкие в плечах, здоровые, как быки; иноземцы – помельче, но приятнее лицом (их,
бедняг, за последнее время много начали выгонять со службы за глупость и пьянство);
ловкие владимирские, ярославские, орловские ходоки, промышленники, купчишки;
рядом сидели два великородных боярина, один – с обвязанной головой, другой – с
черным синяком под глазом: после шумства прибыли бить челом друг на друга; заложив
руки за спину, в коротеньком коричневом кафтанчике, в нитяном парике, похаживал, ни
на кого не глядя, иностранец с добрым, голодным лицом, в очках – математик, химик,
славный изобретатель перпетуум-моби-ле – вечного водяного колеса – и медного
человека-автомата, играющего в шашки и вино или пиво извергающего из себя согласно
натуре. Математик предлагал царю более ста патентов, могущих обогатить Русское
государство.

Со двора в сени ввалился Никита Зотов, пьяный, с невиданной толщины человеком: «Не
робей, он уродство любит, он тебе казны отвалит» – князь-папа волок толстяка в царские
покои, Павел Васильевич, загорясь служебной ревностью, подошел к караульному
офицеру и в лицо ему сказал сдавленно: «Слово и дело!» Сразу в сенях стало тихо.
Офицер вытянулся, с коротким дыханием вытащил шпагу: «Идем».

Письмо, поданное Павлом Васильевичем царю в собственные руки (у Петра болела
голова, – встретил дьяка насупясь, нетерпеливо), письмо это – немедленно вскрытое –
было подписано Алешкой Курбатовым, дворовым человеком князя Петра Петровича
Шереметьева. Прочтя мельком, Петр взял себя ногтями за подбородок: «Гм!» – прочел
вдругорядь, закинул голову: «Ха!» – и, забыв о Суслове, стремительно зашагал в
столовую палату, где в ожидании обеда томились ближние.
– Господа министры! – У Петра и глаза прояснели. – Кормишь вас, поишь досыта, а
прибыли от вас много ли?.. Вот! (Тряхнул письмом.) Человечишко худой, холоп, –
придумал! Обогащение казны… Федор Юрьевич… (Обернулся к посапывающему кня-зю
Ромодановскому.) Прикажи отыскать, привезти Курбатова сейчас же. И обедать без него
не сядем… То-то, господа министры, – орленую бумагу надо продавать: для всех
крепостей, для челобитных, – бумагу с гербом, от копейки до десяти рублев. Понятно?
Денег нет воевать? Они – вот они – денежки!