Page 33 - Петр Первый

Бояре в Преображенском не бывают, – здесь ни чести, ни прибытка. Все толпятся в
Кремле, поближе к солнцу. Чтобы не совсем было зазорно, Софья приказала быть при
дворе царя Петра четырем боярам: князю Михайле Алегуковичу Черкасскому, кня-зю
Лыкову, князю Троекурову и князю Борису Алексеевичу Голицыну. А велик ли прок от
них? Лениво слезут с коней у крыльца, подойдут к царицыной ручке, сядут и – молчат,
вздыхают. Говорить мало о чем найдется с опальной царицей. Вбежит в горницу Петр, –
бояре, поклонясь нецарствующему царю, справятся о его государевом здоровье, и опять
вздыхают, качают головами: уж больно прыток становится царь-то, – гляди, царапина на
щеке, руки в цыпках. Неприлично.
– Никита Моисеевич, сказывали мне, – в Мытищах баба есть, Воробьиха, на квасной гуще
гадает – так-то верно, – все исполняется… – проговорила царица. – Послать бы за ней!..
Да что-то боюсь… Не нагадала бы худого…

– Матушка государыня, чего же худого нагадать вам может подлая баба Воробьиха? –
нараспев, приятным гласом ответил Зотов. – В таком разе Воробьиху в клочья растерзать
мало.

Наталья Кирилловна подняла пальчик, поманила. Зотов подступил неслышно в мягких
сапожках.

– Моисеич… Давеча в поварне, – стрелецкая вдова решето ягод приносила, – сказывала:
Софья-де во дворце кричала намедни, и все слышали: «Жалко, говорит, стрельцы тогда
волчонка не задушили с волчицей…»
У Натальи Кирилловны затряслись губы, задрожал охваченный черным платом двойной
подбородок, большие глаза налились слезами.

Что ей ответить? Чем утешить? У Софьи – стрелецкие полки, за Софью – все дворянское
ополчение, а у Петра – три десятка потешных дураков-переростков да деревянная
пушка, заряженная репой… Никита Зотов развел ладони, закинул голову, покуда не
уперся затылком в жесткий воротник…
– Пошли за Воробьихой, – прошептала царица, – пусть уж скажет правду, а то так-то
страшнее…
Долог, скучен летний день. Белые облака плывут и не плывут над Яузой. Знойно. Мухи.
Сквозь марево видны бесчисленные купола Москвы, верхушки крепостных башен.
Поближе – игла немецкой кирки, ветряные мельницы на Кукуе. Стонут куры, навевая
дремоту. В поварне стучат ножами.

Бывало, при Алексее Михайловиче, – смех и шум в Преображенском, толпится народ,
ржут кони. Всегда потеха какая-нибудь – охота или медвежья травля, конские гонки. А
теперь – глядишь – и дорога-то сюда от каменных ворот заросла травой. Прошла жизнь.
Сиди – перебирай четки.

В стекло чем-то бросили, Зотов открыл окно. Петр позвал, стоя под липой, – весь в пыли,
в земле, потный, как мужичонок:

– Никита, напиши указ… Мужики мои никуда не годятся, понеже старые, глупые…
Скорее!
– О чем указ прикажешь писать, твое царское величество? – спросил Никита.

– Нужно мне сто мужиков добрых, молодых… Скорее…
– А написать, – для чего мужики сии надобны?

– Для воинской потехи… Мушкетов прислали бы не ломаных и огневого зелья к ним… Да
две чугунных пушки, чтобы стрелять… Скорей, скорей… Я подпишу, пошлем
нарочного…
Царица, отогнув ветвь липы, склонилась в окошко:

– Петенька, свет мой, будет тебе все воевать… Отдохнул бы, посиди около меня…