Page 35 - Петр Первый

– Давеча не он ли проплыл в лодке?.. Кажись, гребли прямо на Кукуй. У немцев его
ищите…

Ворота в слободе были еще не заперты. Волков помчался по улице туда, где толпились
немцы. С верха он увидел царя и рядом с ним длинноволосого, среднего роста человека с
растопыренными, как у индюка, полами короткого кафтана. В одной руке – на отлете –
он держал шляпу, в другой – трость и, смеясь вольно, – собачий сын, – говорил с царем.
Петр слушал, грыз ноготь. И все немцы стояли бесстыдно вольно. Волков соскочил с
коня, протолкался и стал перед царем на колени.
– Милостивый государь, царица матушка убивается: уж бог знает что про вас думали.
Извольте идти домой – вечерню стоять…
Петр нетерпеливо дернул головой вбок – к плечу.
– Не хочу… Убирайся отсюда… – И, так как Волков продолжал истово глядеть на него с
колен, царь загорелся, ударил его ногой. – Прочь пошел, холоп!
Волков поклонился низко и хмуро, не глядя на засмеявшихся, степенной рысью поехал
докладывать царице. Благодушный немец с двойным розовым подбородком – в жилете, в
вязаном колпаке и вышитых туфлях – виноторговец Иван Монс, вышедший из аустерии,
чтобы взглянуть на молодого царя, вынул изо рта фарфоровую трубку.

– Царскому величеству у нас приятнее, нежели дома, у нас веселее…

Стоявшие кругом иноземцы, вынув трубки, закачали головами, подтвердили с
добродушными улыбками:

– О да, у нас веселее…
И ближе придвинулись – слушать, что говорил длинному, с длинной детской шеей царю
нарядный человек в пышно завитом парике – Франц Лефорт. Петр встретил его на Яузе:
плыли в тяжелом струге, челядинцы нескладно гребли, стукаясь уключинами. Петр
сидел на носу, поджав ноги. Озаренные закатом, медленно приближались черепичные
кровли, острые шпили, верхушки подстриженных деревьев, мельницы с флюгерками,
голубятни. С Кукуя доносилась странная музыка. Будто наяву виделся город из
тридевятого царства, тридевятого государства, про который Петру еще в колыбели
бормотали няньки.
На берегу, на куче мусора появился человек в растопыренном на боках бархатном
кафтане, при шпаге и в черной шляпе с завороченными с трех сторон краями, – капитан
Франц Лефорт. Петр видал его в Кремле, когда принимали иноземных послов. Отнеся
вбок левую руку с тростью, он снял шляпу, отступил на шаг и поклонился, – завитые
космы парика закрыли ему лицо. Столь же бойко он выпрямился и, улыбаясь
приподнятыми уголками рта, проговорил ломано по-русски:

– К услугам вашего царского величества…
Петр смотрел на него, вытянув шею, как на чудо, – до того этот человек был ловкий,
веселый, ни на кого не похожий. Лефорт говорил, потряхивая кудрями:

– Я могу показать водяную мельницу, которая трет нюхательный табак, толчет просо,
трясет ткацкий стан и поднимает воду в преогромную бочку. Могу также показать
мельничное колесо, в коем бегает собака и вертит его. В доме виноторговца Монса есть
музыкальный ящик с двенадцатью кавалерами и дамами на крышке и также двумя
птицами, вполне согласными натуре, но величиной с ноготь. Птицы поют по-соловьиному
и трясут хвостами и крыльями, хотя все сие не что иное, как прехитрые законы
механики. Покажу зрительную трубку, через кою смотрят на месяц и видят на нем моря
и горы. У аптекаря можно поглядеть на младенца женского пола, живущего в спирту, –
лицо поперек полторы четверти, тело – в шерсти, на руках, ногах – по два пальца.
У Петра все шире округлялись глаза от любопытства. Но он молчал, сжав маленький
рот. Почему-то казалось, что, если он вылезет на берег, – длиннорукий, длинный, –
Лефорт засмеется над ним. От застенчивости он сердито сопел носом и не решался
вылезти, хотя лодка уже ткнулась о берег. Тогда Лефорт сбежал к воде, – веселый,
красивый, добродушный, – схватил исцарапанную, с изгрызенными ногтями руку Петра