Page 374 - Петр Первый

вынули подзорные трубы и оглядывали высокие крепкие стены, поросшие травой в
трещинах между камнями.

Наверху воротной башни стояли шведы, в железных касках, в кожаных панцирях. Один
держал – отставя на вытянутой руке – желтое знамя. Другой человек, весьма высокий
ростом, подошел к краю башни, упер локоть на каменный зубец и тоже стал глядеть в
трубу, сначала водя ее по всадникам на холме, потом прямо уставил на Петра
Алексеевича.

– Люди какие все здоровые, на башне-то их увидишь – ужаснешься, – негромко говорил
Апраксин Аниките Ивановичу Репнину, обмахиваясь шляпой. – Сам теперь видишь, что я
вытерпел в усть-Нарове один-то, с девятью пушками, когда на меня флот навалился… А
этот, длинный, – в трубу глядит, – ох – какой вредный человек… Перед самым вашим
прибытием я с ним встретился в поле, хотел его добыть… Hy где же…

– Кто этот высокий на башне? – хрипло спросил Петр Алексеевич.
– Государь, он самый и есть, генерал Горн, нарвский комендант…

Едва Апраксин выговорил это имя – Александр Данилович толкнул коня и поскакал по
лугу к башне… «Дурак!» – бешено крикнул вслед ему Петр Алексеевич, но он за свистом
ветра в ушах не слышал. Почти у самых ворот осадил, сорвал с себя шляпу и, помахивая
ею, заголосил протяжно:
– Эй, там, на башне… Эй, господин комендант… Выпустим вас из города с честью, со
знамена, ружья и музыкой… Уходи полюбовно…
Генерал Горн опустил трубу, вслушиваясь, что кричит ему этот беснующийся на белом
коне русский, разряженный, как петух. Обернулся к одному из шведов, должно быть,
чтобы ему перевели. Суровое, стариковское лицо сморщилось, как от кислого, он
перегнулся через край башни и плюнул в сторону Меньшикова…

– Вот тебе мой ответ, глупец! – крикнул. – Сейчас получишь кое-что покрепче.

На башне обидно захохотали шведы. Блеснул огонь, взлетело белое облачко, – ядро,
нажимая воздух, с шипом пронеслось над головой Александра Даниловича.
– Э-э-э-й! – закричал с холма Аникита Иванович Репнин тонким голосом. – Плохо
стреляете, шведы, пришлите нам пушкарей, мы их поучим…
На холме тоже враз засмеялись. Александр Данилович, который знал, что ему все равно
не миновать плетки от Петра Алексеевича, вертелся и прыгал на коне, махал шляпой и
скалил зубы шведам, покуда второе ядро не разорвалось совсем рядом и конь,
шарахнувшись, не унес его прочь от башни.

Окончив объезд крепости, сосчитав на стенах по крайней мере до трехсот пушек, Петр
Алексеевич на обратном пути свернул к памятному домику, слез с лошади и, велев всем
ждать, позвал Меньшикова в ту самую комнату, где четыре года тому назад он
пожертвовал стыдом и позором ради спасения государства русского. Здесь тогда была
хорошая печь, сейчас валялась куча обгорелого кирпича, на полу – грязная солома, –
видимо, сюда загоняли овец и коз на ночь. Сел на подоконник разбитого окошечка.
Алексашка виновато стоял перед ним.

– Запомни, Данилыч, истинный бог – увижу еще твое дурацкое щегольство, шкуру спущу
плеткой, – сказал Петр Алексеевич. – Молчи, не отвечай… Сегодня ты сам себе выбрал
долю… Я думал: кому дать начало над осадным войском, – тебе или фельдмаршалу
Огильви? Хотелось в таком деле предпочесть своего перед иноземцем… Сам все
напортил, друг сердешный, – плясал, как скоморох, на коне перед генералом Горном!
Срамота! Все еще не можешь забыть базары московские! Все шутить хочешь, как у меня
за столом! А на тебя Европа смотрит, дурак! Молчи, не отвечай. – Он посопел, забивая
трубочку. – И еще – второе: посмотрел я опять на эти стены, – смутился я, Данилыч…
Второй раз отступить от Нарвы нельзя… Нарва – ключ ко всей войне… Если Карл этого
еще не понимает, – я понимаю… Завтра мы обложим город всем войском, чтобы птица
оттуда не пролетела… Через две недели придут осадные пушки… А дальше как быть?
Стены крепки, генерал Горн упрям, Шлиппенбах висит за плечами… Будем здесь