Page 375 - Петр Первый

топтаться – накличем и Карла из Польши со всей своей армией… Город брать нужно
быстро, и крови нашей много лить не хочется… Что скажешь, Данилыч?

– Можно, конечно, придумать хитрость… Это – дело десятое… Но раз фельдмаршал
Огильви здесь голова, пусть он уж по книгам и разбирает, – что к чему… А что я скажу?
Опять глупость какую-нибудь – тяп да ляп – по-мужицки. – Меньшиков топтался, мялся и
поднял глаза, – у Петра Алексеевича лицо было спокойное и печальное, таким он его
редко видел… Алексашку, как ножом по сердцу, полоснула жалость. – Мин херц, –
зашептал он, перекося брови, – мин херц,„ну – что ты? Дай срок до вечера, приду в
палатку, чего-нибудь придумаю… Людей наших, что ли, не знаешь… Ведь нынче – не
семисотый год… Не кручинься, ей-ей…

В просторном полотняном шатре заботами Нартова, так же как и в петербургском
домике, были разложены на походном столе готовальни, инструменты, бумаги, военные
карты. Через приподнятые полотнища, как из печи, дышало жаром земли, и – хоть уши
затыкай просмоленной пенькой – востро, сухо трещали в траве сверчки.

Петр Алексеевич работал в одной рубашке, распахнутой на груди, в голландских штанах
– по колено, в туфлях на босу ногу. Время от времени он вставал из-за стола, и в углу
шатра Нартов выливал ему на голову ковш ключевой воды. За эти дни нарвского
похода, – как и всегда, впрочем, – накопилось великое множество неотложных дел.
Секретарь Алексей Васильевич Макаров, незаметный молодой человек, недавно взятый
на эту службу, стоя у края стола, у стопки бумаг, подавал дела, внятно шелестя губами, –
настолько громко, чтобы заглушать трещание сверчков. «Указ Алексею Сидоровичу
Синявину ведать торговыми банями в Москве и других городах», – он тихо клал перед
государем лист со столбцом указа на левой стороне. Петр Алексеевич, скача зрачками
по строкам, прочитывал, совал гусиное перо в чернильницу и крупно, криво,
неразборчиво, пропуская за торопливостью буквы, писал с правой стороны листа: «Где
можно при банях завести цирюльни, дабы людей приохотить к бритью бороды, также
держать мозольных мастеров добрых».

Макаров клал перед ним новый лист: «Указ Петру Васильевичу Кикину ведать рыбные
ловли и водяные мельницы во всем государстве…» Рука Петра Алексеевича с кляксой на
кончике пера повисла над бумагой:

– Указ кем заготовлен?
– Указ прислан из Москвы от князя-кесаря на вашу, милостивый государь, своеручную
подпись…
– Дармоедов полна Москва, сидят по окошечкам, крыжовник кислый жрут со скуки, а
для дела людей не найти… Ладно, поиспытаем Кикина, заворуется – обдеру кнутом, – так
ты и отпиши князю-кесарю, что я в сумнении…
– Из Питербурга с нарочным, от подполковника Алексея Бровкина донесение, –
продолжал Макаров. – Прибыли из Москвы от Тихона Ивановича Стрешнева для вашего,
милостивый государь, огорода на Питербургской стороне шесть кустов пионов, в
целости, да только садовник Левонов, не успев их посадить, помре.
– Как – помре? – спросил Петр Алексеевич. – Что за вздор!..

– Купаясь в Неве, – утонул…
– Ну, пьяный, конечно… Вот ведь – добрые люди не живут… а гораздо был искусный
садовник, жалко… Пиши…
Петр Алексеевич пошел в угол палатки – обливать голову и, отфыркиваясь, говорил
Макарову, который, стоя, ловко писал на углу стола:

– «Стрешневу… Пионы ваши получены в исправности, только жалеем, что мало прислал.
Изволь не пропустить времени – прислать из Измайлова всяких цветов и больше таких,
кои пахнут: канупера, мяты да резеды… Пришли садовника доброго, с семьей, чтобы не
скучал… Да отпиши, для бога, как здравствует в Измайлове Катерина Василефская с
Анисьей Толстой и другие с ними… Не забывай об сем писать чаще… Также изволь
уведомить, как у вас с набором солдат в драгунские полки, – один полк возможно скорее