Page 369 - Петр Первый

который сидел с бутылкой под столом. Наконец дорогому гостю было подано знаменитое
блюдо поджаренных пиявок, – хозяйка своими руками положила их полную тарелку.

– Право же, мне стыдно, когда вы хвалите такое деревенское кушанье, – говорила она
простеньким голосом, а в глазах ее он читал совсем иное, – делать их немудрено, лишь
бы гусь был молодой и не особенно жирный… Когда они напьются крови, их вместе с
гусем всовывают в духовую печь, они отваливаются от гусиной грудки и кладутся на
сковородку…

– Бедный гусь, – говорил король, беря двумя пальцами пиявку и с хрустом укусывая ее. –
Чего только не придумают хорошенькие женщины, чтобы полакомиться.

Пани Анна смеялась, перо на ее шапочке с высокой тульей, надетой набок, задорно
вздрагивало. Король видел, что дело идет на лад. Он ждал лишь начала танцев, чтобы
объясниться без помехи. В это время, расталкивая в дверях пьяных шляхтичей, ворвался
черный от пыли, потный, перепуганный человек в изодранном кунтуше.
– Пан, пан, беда! – закричал он, бросаясь на колени перед панским стулом. – Ты послал
меня в монастырь за бочкой старого меда… Я все достал исправно… Да черт меня понес
обратно околицей – по большому шляху… Все я потерял – и бочку с медом, и лошадь, и
саблю, и шапку… Едва душу свою спас… Разбили меня! Неисчислимое войско подходит к
Сокалю.
Король Август нахмурился. Пани Анна впилась ногтями в его руку. Какое иное войско
могло сейчас входить в Сокаль, – только король Карл в упрямой погоне… Шляхта
закричала дикими голосами: «Шведы! Ратуйте!» Пан Собещанский ударил по столу
кулаком так, что подскочили кубки:

– Тихо, паны, ваша милость! Каждому – у кого хмель сейчас же не выскочит из башки –
прикажу отпустить пятьдесят плетей, разложа на ковре… Слушать меня, собачьи дети…
Король мой гость, – я не покрою вечным позором свою седую голову… Пусть шведы
приходят сюда хоть всем войском, – моего гостя им не отдадим…
– Не отдадим! – закричала шляхта, с лязгом выхватывая сабли из ножен.

– Седлайте коней… Зарядите пистоли… Умрем, не посрамим польской славы…

– Не посрамим… Виват!..
Королю Августу было ясно, что единственное благоразумное решение – немедля
вскочить в седло и бежать, благо ночь темна… Но бежать ему, Августу Великолепному,
как жалкому трусу, покинув веселый ужин и прелестную женщину, все еще не
отпускающую его руки? К такому унижению Карл его не принудит!.. К черту
благоразумие!
– Велю вам, милостивые государи, вернуться к столу. Продолжим пир, – сказал он и сел,
откинув от разгоряченных щек букли парика. В конце концов, если сюда явятся шведы –
его куда-нибудь спрячут, увезут, – с королями плохого не случается… Он налил вина,
поднял кубок, – большая, красивая рука его была тверда… Пани Анна взглянула на него
с восхищением – за такой взгляд действительно можно было отдать королевство…
– Добро! Король нам велит пировать! – Пан Собещанский хлопнул в ладоши и приказал
тому шляхтичу, что разрубил блюдо с колбасой, ехать с товарищами к большому шляху и
стать там дозором; всему столу – вплоть до «серого» конца – наливать лучшего
венгерского и пить, покуда в последней бочке не высохнет дно, из погребов и чуланов
нести все, что есть еще доброго в доме, да звать музыкантов…
Пир загремел с новым воодушевлением. Пани Анна пошла танцевать с королем. Она
танцевала так, будто соблазняла самого апостола Петра, чтобы отворил ей двери в
райский сад. Шапочка ее сбилась набок, в кудрях вились звуки мазурки, короткая юбка
крутилась и ластилась вокруг стройных ног, башмачки с красными каблучками то
притоптывали, то летели, будто не касаясь пола… Великолепен был и король,
танцевавший с нею, – огромный, пышный, бледный от вина и желания.
– Я теряю голову, пани Анна, я теряю голову, ради всех святых – пощадите, – говорил он
ей сквозь зубы, и она взглядом отвечала, что пощады нет и двери рая уже раскрыты…